По итогам комментариев я решил разобраться поподробней, написал письмо на сайт. Оперативно получил ответ и предложение о встрече от Дениса Ковалевича, исполнительного директора кластера ядерных технологий Сколково (был до 15 июля) и одного из драйверов идеи. Денис и Руслан Титов, отвечающий в Роснано за сеть технологических центров, рассказали мне о том, как устроен IMEC, о взаимодействии с ними Троицкого нанотехнологического центра, о международной кооперации и ее развитии, российских научных и технологических командах.
О знакомстве с IMEC
Денис Ковалевич: 4 года я был ответственным за инновационную программу в Росатоме. Одной из задач был поиск нового применения технологиям, используемым в ядерной индустрии. В частности, радиационным технологиям — технологиям управления излучением разных источников — лазерных, ускорительных, плазменных и так далее. Все больше производств начинают серьезно зависеть от этого типа технологий. С излучением активно работают, например, в медицине: рентген, томографы, ускорители. Для развития подобных технологий два года назад был основан ядерный кластер в Сколково.
И вот пример — почти половина процессов в производстве электроники, это работа с излучением — плазма и лазеры — поэтому в кластере мы собрали несколько проектов в микроэлектронике: http://www.nanotech-active.ru/ , http://community.sk.ru/net/1120130 , http://community.sk.ru/net/1110065 .
Год назад начались активные контакты с IMEC . Мы изучали, как они устроены, как развиваются. Выяснилось, что в микроэлектронике это самый большой центр коммуникации, ничего подобного по количеству активных партнеров больше нигде нет.
Георгий Мельников: А Олбани?
Руслан Титов: IMEC силен независимостью от участников рынка. В Бельгии не было индустрии, поэтому её и выбрали, чтобы это был и остается некэптивный центр. Индустрия так решила, а бельгийцы профинансировали создание центра. Олбани действительно конкурент в плане модели, но это неудачная попытка IBM скопировать опыт IMEC. Американцам не удалось собрать широкой кооперации, они сильно меньше.
Д.К.: Мы пытаемся повторить логику развития IMEC — собираем капитальные инвестиции, рассчитывая найти прикладные задачи. Первая инфраструктура IMEC в нынешних ценах стоила 65млн Евро. Это не настолько заоблачный по деньгам проект, мы планируем проект масштабом 150млн. При этом можем получить в России кусок мировой кооперации в наукоемкой индустрии. То, чего сейчас почти нет — не экспорт мозгов, а импорт задач. Да и импорт мозгов, если на то пошло.
IMEC также активен в новых направлениях электроники — медицине, биоэлектронике, телекоме. Например, персональная медицина. IMEC разрабатывает модели датчиков для считывания десятков разных показаний человека по мере его жизни. Одно из очевидных требований к таким приборам — сверхнизкое потребление энергии, поскольку менять встроенный в датчик для смены аккумулятора, как вы понимаете, часто нельзя.
Влезть в оформленную кооперацию вокруг той же литографии можно только с прорывной технологией. Другое дело — участие в новых темах, где появляется сотня новых компаний в год. Это — посильная задача.
Нами была поставлена цель выработать модель, по которой IMEC будет интересно работать с русскими партнерами. Троицкий наноцентр платит IMEC, чтобы он выделил направления, на которых в перспективе 5-10 лет будет происходить развитие и потребуются новые партнеры, поскольку за счет своего опыта и коммуникации бельгийцы понимают, что будет завтра и послезавтра. Очень важной характеристикой IMEC является то, что вокруг него так или иначе создается большое количество компаний — за 25 лет работы около пятисот плюс десятки собственных спинофов. IMEC как партнер и его модель работы были выбраны, чтобы в Троицке, как в точке роста, вырастить нового игрока, который не будет пытаться повторять то, что делают тамошние местные НИИ, который не будет сам по себе коммерческой организацией с задачей генерировать прибыль для акционеров, а будет замещать дельту между наукой и прикладными разработками и применениями. И как только будут появляться интересные применения, они будут выводиться в стартапы.
Геогрий Мельников: хотите создать конкурента IMEC?
Д.К: Нет, мы хотим сделать вместе с ними партнерский центр для совместной работы на некоторых рынках. Сейчас как раз определяется повестка подобного сотрудничества. На сегодня рассматривается семь точек, где есть живые научные команды: Москва, Троицк, Нижний Новгород, Питер, может быть Томск и Новосибирск. Точнее пока не могу рассказывать, поскольку это не очень тактично по отношению к нашим партнерам — они тоже в процессе принятия решения о глубине интеграции. С кем-то мы изредка будем иметь дело, с некоторыми откроем лаборатории. Одну лабораторию могу назвать — группа в институте спектроскопии в Троицке, занимается плазменными технологиями, EUV и нанодиагностикой для литографии. С ними уже определен формат, троицкий наноцентр инвестирует туда в оборудование порядка 100 миллионов рублей уже в этом году.
О цепочке создания продуктов
Д.К: Общая картина выглядит так. Слева фундаментальная наука, справа глобальная индустрия, Intel, ASML. В мире этот промежуток заполняется десятком разных позиций. А в России таких позиций две с половинкой. Мы пытаемся развивать стартапы со стороны индустрии и вынуждены научных работников заставлять заниматься бизнесом, а у них для этого нет ни желания, ни навыков. Значит надо заполнять отсутствующие позиции инжиниринга, промышленного дизайна, прототипирования, аренды персонала и так далее. Одну из таких важных позиций занимает IMEC. D&A — development and applications. Не R&D, как исследования с вообще говоря неясным результатом, а центр прикладных разработок и применения.Занимаются тем и только тем, что конкретно нужно индустрии.
Р.Т.: Например, у некоей корпорации возникает сложная прикладная задача, и она ищет, какая кооперация может эту задачу решить. Корпорация платит IMEC, чтобы он подобрал партнеров. Бельгийцы разбираются что к чему, возможно советуют рамочную программу с другим головным исполнителем, а себе забирают кремниевую часть.
Г.М.: Кто в результате владеет решением?
Р.Т.: Когда как. У IMEC очень сложная модель владения интеллектуальной собственностью. Когда работают с одним заказчиком, этот заказчик и владеет решением. А есть модель с мультизаказчиком, доконкурентные работы, когда результат принадлежит всем вложившимся сторонам. У них команда юристов работает, под каждый из заказов выбирают свою модель оформления. Также и мы планируем работать.
Г.М.: А те, кто делал решение смогут потом это IP применять?
Р.Т.: IMEC имеет такое право. По контрактам он может IP вывести в спиноф или третьей стороне продать.
Г.М.: Кто решает, что индустрии нужно? Сама индустрия? IMEC?
Д.М.: Сейчас порой IMEC подсказывает, поскольку научился, а поначалу он брал задачи и решал, в срок, за разумные деньги. Потом индустрия оценила качество работ, и теперь IMEC бесплатно получает оборудование для исследований, поскольку компании понимают выгоду подобного сотрудничества.
Г.М.: IMEC делает проектирование системного уровня?
Д.К.: Не совсем. Это точно не интеграция. Например для ASML это скорее обратный инжиниринг: в IMEC получают разрабатываемую литографическую машину, вокруг этой машины собирают потенциальных пользователей, добавляют своих экспертов, потенциальных поставщиков, и всем миром доводят машину до ума. Берут готовую машину и начинают откатывать ее проектирование назад, находя проблемы и затыкая дыры. В ASML и раньше 90% разработки уходило на аутсорс, теперь же оборудование настолько сложно, что для доведения системы нужен партнер, которым стал IMEC.
Г.М.: Кто будет ставить задачи проектируемому центру? Планируются ли заказчики в России?
Д.К.: Задачи будут приходить от мировой индустрии. В России мы начинаем говорить с Росэлектроникой, но с другой стороны — ищем направления, на которых мы сможем решать совместно поставленные нам задачи. А свои задачи они сами решат.
Г.М.: А Микрон?
Д.К.: Мы были бы счастливы, если бы Микрон предложил нам хоть одну задачу, но пока он одновременно и фабрика, и дизайн центр, и продавец конечных продуктов. Он будет постоянно находиться в конфликте интересов и развивать натуральное производство своими силами, а не заказывать задачи на стороне. А мы не делаем и не планируем делать фабы, дизайны, производство RFID. Также мы не занимаемся базовыми разработками. С нами могут сотрудничать те, кто понимают, чем они занимаются, где есть четкое разделение, что мы делаем, а что они.
Г.М.: Допустим у Микрона возникнут проблемы при постановке 65нм процесса. Может ли он к вам за помощью прийти по поводу инжиниринга и компетенций?
Р. Т. Ни в коем случае. Услуги по постановке технологии производства это стандартная задача, многие в Европе могут это сделать, маржа нулевая.
Г.М. 65нм в Европе в паре мест только есть.
Р.Т.: IMEC не ставит техпроцесс. Для наладки своих техпроцессов они нанимают специализированные компании. Это простая задача — наладить техпроцесс, чтобы оборудование работало.
Г.М.: TSMC тоже годами новые процессы вводит.
Р.Т.: Несколько лет, но не двадцать. Также надо понимать, что в IMEC военных тем — ноль, это было условие их создания. Было одно посягание военных, на это был дан очень жесткий ответ.
Г.М.: Произведенный чип всегда же можно вставить в военную железку?
Р.Т.: В таких случаях требуют декларации, что железка не будет использована в военных целях. Если уличают в нечестности, немедленно прекращают сотрудничество. Как раз сейчас на подобных условиях Роснано договаривается со шведами об одном проекте в силовой электронике.
О задачах нанотехнологических центров
Д.К.: В конце концов интересны стартапы и возможности появления исходных технологий, которые возникают в результате деятельности в том числе подобных инфраструктурных организаций. В Советском Союзе эта деятельность поддерживалась в том или ином формате в виде отраслевых институтов, конструкторских бюро. За время стагнации индустрии экосистема вымерла, поскольку отраслевая наука это никакая не вещь в себе, а часть индустрии, нормальный кусок производственного процесса. Мы восстанавливаем этот кусок. Если нам удастся, производительность системы под названием генерация стартапов увеличится в десятки раз.
Г.М.: А как из исследований появляется стартап?
Р.Т.: Давайте посмотрим, как устроено взаимодействие стартапов и IMEC. Через венчурный фонд кто-то, как правило государство, инвестирует деньги в компанию, куда IMEC сгружает айпи и иногда команду, и он же начинает этой компании оказывать услуги. Например, стартап заказывает определенные работы у университетов (IMEC таких заказов делать не может по уставу), а кремниевую часть, производство чипов, IMEC делает для этой компании без немедленной оплаты. Так стартап формирует задолженность перед научным центром. Если компания выходит на следующий раунд финансирования, она первым делом покрывает долг перед IMEC.
Д.К.: Для развития инфраструктуры наноцентров из Роснано был выделен относительно небольшой некоммерческий фонд Фонд инфраструктурных и образовательных программ (ФИОП). Перед фондом поставлена задача за 2013 год создать 200-250 стартапов по всей сети наноцентров. Предполагается инвестировать на очень ранней стадии, буквально в первые шаги. Стартап в контексте наноцентров — это идея о применении технологии. Нужно найти дыру в имеющейся технологической цепочке и заполнить ее своим прорывным решением. Так, в Троицком наноцентре есть группа частных лиц, я в том числе, ФИОП совместно с этой группой финансирует наноцентр и инвестирует в стартапы. С другой стороны, ASML совместно с IMEC создает для нового технологического процесса 13нм литографическую машину. Помимо прочего всплыла проблема с источником белого света — нынешний поставщик Cymer пока не справляется с созданием нового поколения устройства. В Троицке увидели эту проблему, мы договорились, что сами проинвестируем в решение, и если получим результат — заберем на себя инжиниринг и станем поставщиками ASML. То есть: нашли точку в индустрии, нашли техническую команду, поставили перед ней задачу, выделили деньги. Теперь задача поставить это дело на поток.
Р.Т.: Наноцентры развиваются в шести направлениях, микроэлектроника одно из них. Исключительно material based, возможно встраиваемый софт.
Г.М. А EDA? Насколько это актуально?
Р.Т У нас таких стартапов нет. Для этого не нужна специализированная инфраструктура. Мы смотрим на те форматы, которые можно материально привязать, и пока нам удается — в микроэлектронике, в композитах, даже в промдизайне. А компаниям, занимающимся проектированием микроэлектроники ничего нельзя дать в каком-то одном месте. Сам IMEC проектированием занимается неохотно. У них есть ноухау, но они привязаны к чему-то. Например, сделали для TSMC проектирование нескольких дизайнов на одной пластине одновременно, чтобы снизить цену прототипирования (Г.М: т.н. MPW multi project wafer).
Г.М.: А что насчет, например double patterning решений? С одной стороны, софт, с другой — достаточно жестко привязан к литографической машине.
Р.Т.: Сложно сделать независимого игрока. Софт в таком случае становится средством реализации определенной бизнес модели, получается зависимость не от нашей инфраструктуры, а от определенного производителя. Это не наша область интереса. В России много проектировщиков, они на хорошем уровне проектируют, пишут софт. Они на рынке уже, их можно проинвестировать. А ФИОП нерыночная сущность, которую рынок бы никогда не создал.
О российских исследовательских центрах и научных школах
Д.К.: Нам важно, чтобы лаборатория имела опыт получения задачи от индустрии и выдачи вовремя качественного результата. Как лаборатория Константина Николаевича Кошелева : компоненты, разработанные Кошелевым по заказу ASML интегрированы в их машину. В Троицком наноцентре мы ищем партнеров, для которых можем быть прямым заказчиком. Центр планирует заниматься инжинирингом, находить и транслировать задачи лабораториям. Лаборатории при этом должны быть готовы к достаточно жесткому разговору, принимать и качественно решать задачи.
Понятно, что готовых лабораторий такого уровня сегодня мало. Поэтому совместно с IMEC мы ищем задачи, под которые в России можем создать лаборатории с нуля, на основе приоритетов бельгийцев и нашей экспертизы. Например, в России хорошая биология и биотехнологии, а IMEC активно развивает персональную медицину. Значит надо пытаться вырастить лабораторию персональной медицины. Или вместе с телекомовцами организовать лабораторию по кремниевой фотонике. Те темы, которые мы найдем, и будут содержанием центра, ничего другого. В этом центре лет десять не будет проводиться инициативных исследований по желанию ученых. Только инжиниринг, где задачи ставит индустрия.
Г.М.: какова методика поиска точек кооперации?
Д.К: В России существует 3 группы, может четыре, которые регулярно выполняют задачи, которые им ставит глобальная индустрия микроэлектроники. Все они известны, друг друга знают, дружат. Кошелев в Исане в Троицке; группа Рахимова в МГУ; Институт Физики Микроструктур в Нижнем Новгороде. Прикладников мало, все всех знают, нет никаких случайностей.
Г.М: а Алферов?
Д.К.: он может позволить себе генерить задачи сам, это очень увлекательно, но мы ищем более прикладных ученых.
Мы договорились продолжить общение. Планирую разговор осенью, вопросы уже собираю.
Постараюсь спросить, есть ли точки соприкосновения с институтом Курчатова (Росатом же) и как понимать в контексте нашего разговора новость http://top.rbc.ru/society/02/08/2013/868542.shtml . Предполагаю продолжать рассказывать о конкретных примерахпроектов, которые находятся в работе. Интересно узнать, кто со стороны аймека занимается переговорами, каков их опыт и поговорить о том, как вырастают в администраторов высоких технологий.
Если есть еще вопросы — задавайте.
В феврале Минэкономразвития рассмотрит программы развития первых инновационно-промышленных кластеров в российских моногородах. Они получат финансовую поддержку из федерального бюджета.
"Закрытый" город Железногорск в Красноярском крае попал в шорт-лист претендентов. Здесь может быть создано 30 промышленных предприятий и три тысячи новых рабочих мест. На статус инновационных кластеров претендуют также Петербург, Саров (Нижегородская область), Димитровград (Ульяновская область), Обнинск.
Но окончательное решение, какие программы будут одобрены, примет правительственная комиссия в конце апреля - начале мая. Об этом сообщил "РГ" во время Красноярского экономического форума исполнительный директор кластера ядерных технологий "Сколково" Денис Ковалевич.
Денис Александрович, вы принимали участие в разработке программ. Почему ставку сделали именно на кластеры?
Денис Ковалевич: Они создают "окно возможностей" для развития малого и среднего бизнеса в кооперации с крупными предприятиями, при поддержке госинвестиций в инфраструктуру.
Сегодня конкурируют не компании, а именно кластеры. Они позволяют собрать на относительно небольшой территории много производственных уровней: проектирование систем, производство материалов и комплектующих, конечное производство и сборку систем, маркетинг. Пришло время учиться работать в этой модели "распределенного труда", "распределенной экономики".
Наш единственный шанс устойчиво развиваться в атомной отрасли - перейти от логики "отраслевых" городов, сосредоточенных на потребностях одного заказчика, к таким вот кластерам, ориентированным в том числе на внешних потребителей. Но до сих пор федеральные целевые программы, региональная поддержка выстраивалась по принципу "всем сестрам по серьгам". Кластер - идея, которая противостоит такому подходу. И государство переходит к этим приоритетам, концентрируя в одном кластере уже существующие госпрограммы.
В чем особенности кластера Железногорска?
Денис Ковалевич: В этом городе со 100-тысячным населением находятся предприятия двух высокотехнологичных и приоритетных для экономики страны отраслей. Горнохимический комбинат, который имеет мощные позиции на мировом рынке, и крупнейший производитель спутников в России с 10-12 процентами мирового рынка. Помимо этого есть крупная частная компания, производящая поликремний для солнечных панелей.
Мы смотрим на этот город как на территорию, потенциально конкурентоспособную в мировом масштабе. Задача - достроить формирующийся кластер до полноценной точки конкурентоспособности. То есть создать не менее 30 промышленных предприятий, 3 тысяч новых рабочих мест, промышленный технопарк. Построить современную энергетическую инфраструктуру, дороги. Найти пересечения между ядерной и космической тематикой. Собрать на территории как российских, так и зарубежных подрядчиков, малые и средние компании - поставщики отдельных решений. Кстати, одна из крупных частных компаний готова подставить им "финансовое плечо" в 1 миллиард рублей.
А какова программа-максимум этого кластера?
Денис Ковалевич: Надо, чтобы следующие 50 лет существующие и будущие предприятия Железногорска удерживали и увеличивали свои позиции на мировом рынке ядерных и космических технологий.
Создание кластеров затратный проект. К примеру, Сингапур оценивает стоимость гектара современного индустриально-научного кластера в миллиард долларов. Сколько их может быть создано в России?
Денис Ковалевич: В атомной отрасли - три-четыре точки. Еще один возможный пилотный проект - это город Саров, в котором развивается производство суперкомпьютеров и IT-технологии, разрабатывается программное обеспечение, лазерные технологии, материаловедение. С января этого года мы открыли в Сарове проектный офис. Задача - увеличить долю саровских участников в Сколково, помогать оформлять идеи в проекты, собирать команду. Такое же представительство планируем в Снежинске, в Железногорске. Если модель будет приносить плоды, ее можно транслировать на другие города. Например, Новосибирский Академгородок.
Ядерная тематика одна из самых популярных в Сколково. В 2011 году вы получили 70 заявок от малых инновационных компаний в этой сфере.
Денис Ковалевич: Кстати, за пол года работы кластера, мы по сути "стартовали" в июне 2011 года. Из 70 заявок 45 одобрили эксперты. Скептики говорили, что проектов вообще не будет. Большая часть заявок пришла из региональных центров - Новосибирск, Томск, Екатеринбург, Обнинск, Дубна - оттуда, где существует атомная промышленность. Для сравнения, американский венчурный фонд, который уже инвестирует в ядерные и смежные с ними технологии, считает хорошим показателем рассмотрение порядка 200 проектов в год.
А рынком они востребованы?
Денис Ковалевич: Да, приоритет ядерного кластера Сколково находится в сфере применения новых, неэнергетических ядерных технологий. Три ключевые темы - радиационные технологии, новые материалы и управление жизненным циклом - активно развиваются во всем мире.
Рынок радиационных технологий, включая такие применения как ядерная медицина, безопасность, совокупно составляет 25 миллиардов долларов в мире. Темпы роста рынков радиационных технологий в целом высокие (7-12%) и в 3-4 раза выше, чем для рынков атомной энергетики. Здесь есть место для предпринимательской активности, возникновения принципиально новых бизнесов. Мы планируем в 2012 году выйти на уровень не менее двух грантов в месяц и совокупно за год проинвестировать порядка 400 миллионов рублей в инновационные разработки в области ядерных технологий
В ядерной медицине, например, Россия отстает лет на десять. Какие проекты в таком случае отбирает Сколково?
Денис Ковалевич: Отстает, но не по всем направлениям. Есть, например, прорывной проект по развитию нейтронной терапии. С ее помощью можно лечить резистентные опухоли, расположенные рядом с жизненно важными органами - голова, шея, глаза. Эта технология только начинает серьезно осваиваться в мире. Переход от экспериментального режима к промышленному внедрению требует разработки медицинских стандартов. Сейчас мы этим занимаемсяв рамках технологической платформы "Радиационные технологии", утвержденной премьер-министром в апреле 2011 года.Аналогичных решений и выработки стандартов требуют системы безопасности на основе ядерных технологий в аэропортах, на таможне, в пищевой промышленности (обработка излучением продуктов питания), для очистки сточных вод. У нас появилась возможность получить новые продукты и технологии, которых еще нет в мире. В Питере есть опытные установки, где за счет потока электронов чистятся выхлопы из труб.
Вторая, чрезвычайно важная линия - новые материалы. Например, композиты из углеволокна, которые изначально применялись в атомной отрасли для создания центрифуг. Они сегодня широко используются в строительстве, в авиапромышленности, в автопроме, в космонавтике.
Многие западные компании активно выходят на российский рынок с новейшими медицинскими технологиями, в том числе ядерными. Сколково как-то работает с ними?
Денис Ковалевич: У нас много совместных проектов с западными компаниями и мы считаем, что кооперация является неотъемлемым элементом инновационного развития и последующей коммерциализации проектов через встраивание в мировые производственно-технологические цепочки. Например, Новосибирский институт ядерной физики имени Г.И.Будкера участвует в совместном проекте с Сименсом по развитию ускорительной техники. Он первым получил грант в ядерном кластере в Сколково. Сименс передает новосибирцам лицензию на дальнейшее производство этого оборудования. В итоге создается совместное предприятие в Новосибирске, где будет изготавливаться принципиально новая продукция.
Согласно отчету Deloitte, в 2018 году продолжится рост числа слияний и поглощений, а главным драйвером этого процесса станет приобретение технологий. Быстро построить высокотехнологичный бизнес, чтобы его продать, — это одна из эффективных моделей бизнеса. Так работает, например, венчуростроительная компания «Техноспарк», ежегодно запускающая десяток стартапов. Генеральный директор и один из частных акционеров «Техноcпарка» Денис Ковалевич называет такой подход конвейером, он освобождает предпринимателей от необходимости наступать на одни и те же грабли по нескольку раз и позволяет им сверхинтенсивно накапливать опыт. Денис Ковалевич рассказал Inc., как построить бизнес в hardware-индустрии, вкладывая миллионы рублей, а не долларов, зачем на маленьком рынке глобальные амбиции и почему конвейеру инноваций нужны люди, готовые заниматься предпринимательством.
Конвейер знаний и бизнесов
Мы не акселератор и не инкубатор — мы строим бизнес. Акселератор — это, по сути, университет: его базовая задача — обучать людей через проекты (как в MBA, когда разбирают кейсы). Для нас обучение — лишь дополнительный эффект.
Мы не ждем гениальных предпринимателей с гениальными идеями. Мы организуем работу с теми, кто готов и хочет заниматься именно предпринимательским трудом. Каждый год мы создаем полтора десятка новых компаний и открываем несколько десятков предпринимательских позиций.
Наша технология — не воронка, а конвейер. Воронка — это подход традиционных венчурных фондов. Каждый из них получает тысячи заявок на инвестиции, отсматривает сотни стартапов вживую, инвестирует в десяток из них и через 7-10 лет продает несколько по всерхвысокой цене, а остальные списывает. Такой бизнес нормально существует только в местах с неиссякаемым притоком человеческого капитала и десятками тысяч новых стартапов в год. Мы в России не можем на это рассчитывать и должны строить свой бизнес по-другому. Из 100 компаний, которые мы запустили за прошедшие 5 лет, 10 — уже имеют растущую контрактную выручку или продающийся продукт, это наиболее готовые к продаже компании, и они будут проданы в ближайшие годы. Следующие 30 — мы их называем «кандидатами» — на всех парах разрабатывают свои продукты, большую часть из них мы в ближайшие год-два переведем в группу лидеров. За ними — 60 совсем молодых стартапов, в которых мы только начинаем регулярную деятельность. Ежегодно часть компаний из третьей группы становятся «кандидатами», а мы запускаем еще 10-15 стартапов-новичков.
В России считается, что конвейер превращает людей в нелюдей, а я считаю — что все наоборот. Когда Генри Форд создал автомобильный конвейер, он кратно повысил производительность труда и поэтому мог платить своим работникам больше, чем другие компании. Еще важнее то, что конвейер дал работу людям, не владеющим секретами мастерства, — те, кто не имел специального образования, но хотел трудиться, получил шанс. Мы делаем то же самое с предпринимательством — открываем доступ к строительству технологических компаний для тех людей, которые способны к упорному труду, но не держат себя за прирожденных гениев бизнеса.
Зачем начинающим предпринимателям терять годы жизни на майнинг знаний, необходимых для достойного старта нового бизнеса? Мы строим компании в дюжине новых индустрий и поэтому тратим совокупно сотни тысяч часов в год на анализ рынков и технологий. Ни один отдельно взятый новичок не сможет догнать и перегнать нас — но, открывая новые стартапы, мы даем предпринимателям возможность встать сразу на первую ступеньку, а не бежать вдогонку за поездом.
Что такое «Техноспарк»
Компания создана в 2012 году группой предпринимателей и Фондом инфраструктурных и образовательных программ (входит в Группу РОСНАНО) для массового создания технологических стартапов в hardware-индустриях. «Техноспарк» не является инкубатором и не выдает гранты, но сам строит с нуля новые технологические бизнесы. На сегодняшний день на площадке в Троицке одновременно выращивает более 100 компаний, которые занимаются разработками и производством высокотехнологичных продуктов и услуг — от логистических роботов до солнечных крыш. В начале мая «Техноспарк» с партнерами из сети нанотехнологических центров (Саранск, Ульяновск, Санкт-Петербург, Новосибирск и Томск) объявил о программе «Бизнес-дебют 2018-2019 » — масштабном наборе молодых предпринимателей в новые стартапы и 10-месячной «боевой» практике в условиях реального бизнеса. Дебютанты займут позиции строителей бизнесов в 100 новых технологических компаниях, созданных «Техноспарком» и сетью наноцентров. В каждый стартап будет вложен 1 млн рублей инвестиций на создание его первого продукта и на зарплату дебютантам. Те из них, кто за 10 месяцев добьется очевидных результатов, смогут стать cоакционерами стартапа.
Маленький рынок — большие амбиции
Несмотря на большие вложения, российские научные разработки почти не подлежат монетизации, — причина в том, что задания на разработку ставят ученые, а не предприниматели. Например, первые 2-3 года мы очень сильно увлекались лазерами: Троицк — чуть ли не самый «лазерный» город страны, здесь три десятка научных групп, которые занимаются этой темой. Мы думали — это Клондайк! Точно найдется что-то для бизнеса! Но из старого задела нашелся только один достойный бизнес — лазеры в офтальмологии.
Мы регулярно покупаем и переносим в Россию глобальные технологии. Даже несмотря на санкции. Осенью 2014 года в пик внешнеполитического кризиса мы договорились с нашими бельгийскими и голландскими R&D-партнерами о вхождении одной из наших компаний в число владельцев пакета передовых технологий по интегрированной в поверхности фотовольтаике. Сегодня мы делаем совместные продукты с использованием этой интеллектуальной собственности с несколькими крупными российскими компаниями и готовимся к строительству первого производства солнечных крыш.
Россия — небольшой по мировым меркам технологический рынок, поэтому любая амбициозная компания здесь обязана быть глобальной
В одной только Калифорнии технологических компаний, которые покупают продукты других технологических компаний, на порядок больше, чем в России. Но это лишь заставляет нас сразу строить экспортно ориентированные бизнесы. Например, у нас есть компания, которая занимается разработкой и производством логистических роботов (это такие самодвижущиеся тележки, которые ездят по складским помещениям, перевозят грузы и заменяют людей), — у нее производство и в России, и в северной Европе. И здесь, и там есть свои преимущества: в России дешевле рабочая сила и некоторые другие статьи расходов, в Европе — лучше развиты контрактная инфраструктура и на порядок больше клиентов на квадратный километр.
Нам никогда не будут интересны криптовалюты, медиа, соцсети, финтех — чисто IT- решения: там сосредоточено 75% всех новых компаний в мире и конкуренция в тысячу раз выше, чем в оставшихся 25%. Если я делаю роботов — я знаю всех своих конкурентов. А если бы делал соцсеть, то конкурентов у меня были бы тысячи — знать их всех я не могу. Не зная свою нишу досконально, невозможно быть успешным.
В любой индустрии есть куча пустых ниш и проблем, которые никто не решает, — чтобы их увидеть, надо быть очень «в теме». Например, 1,5 года назад наша биотехнологическая группа сделала стартап, который создает технологию экспресс-диагностики скважинных вод для нефтяной отрасли. Суть в следующем: чем старее скважина, тем больше в ее водах бактерий, портящих оборудование. Для подавления бактерий нужна регулярная диагностика — сегодня она занимает больше недели, поскольку делается в специальных лабораториях, а значит эти недели и месяцы оборудование интенсивно портится. Мы разрабатываем решение для диагностики прямо на скважине. «С улицы» эту проблему — и шанс для бизнеса — не увидеть.
Бизнес можно построить только на тех технологиях, которые позволяют снизить себестоимость продукта. Например, за последние 10 лет в несколько раз снизилась стоимость металлической 3D-печати и ускорились процессы моделирования и 3D-проектирования, — это позволило нам создать компанию TENmedprint , которая печатает индивидуальные титановые эндопротезы. Если не знать достоверно, в какой мере конкретная технология готова к индустриальному использованию и сколько нужно в нее еще вложить, невозможно сделать предпринимательский расчет.
Построй компанию — продай компанию
Мы строим десятки компаний параллельно, чтобы по мере готовности продавать их. Посмотрите статистику M&A сделок в мире — их число растет каждый год на десятки процентов. И хотя этот рынок еще достаточно молод, уже можно с уверенностью сказать, что технологические стартапы — супер-востребованный товар. «Техноспарк» и сеть наноцентров за последние 2 года продали несколько десятков технологических стартапов. Это были молодые компании, созданные нами в Новосибирске, Томске, Ульяновске, Казани, Саранске, Троицке, Дубне, Петербурге. Молодые, но уже получившие оценку покупателей. Например, компанию NCL, которая делает лазерный медицинский перфоратор, выкупили наши партнеры и соинвесторы, которые вложились в нее еще на старте.
Наши основные клиенты — растущие корпорации: для них покупка стартапов — один из самых эффективных инструментов развития. Вместо того чтобы самим строить новый технологический бизнес, гораздо выгоднее купить компанию, которую вырастил предприниматель.
Наши инвестиционные возможности всегда были достаточно скромными — поэтому мы придумали, как строить hardware-стартапы за миллионы рублей, а не за миллионы долларов. Сколько времени нужно, чтобы построить с нуля стóящий бизнес в hardware индустриях? 15-20 лет. Наша цель — сократить этот период вдвое. Если это сделать, то одновременно сократиться в несколько раз и размер инвестиций. По уровню сложности это как сократить срок сооружения атомной станции с 8 лет до 48 месяцев.
Время — единственный невосполнимый, а поэтому и самый монетизируемый ресурс. Даже если ты не собираешься продавать свою компанию, сегодняшняя ее стоимость — это ровно столько, сколько готов заплатить потенциальный покупатель. Сколько времени сэкономит ему эта покупка — год, пять или десять лет, — столько он и заплатит.
Денис Ковалевич - предприниматель и генеральный директор Троицкого нанотехнологического центра «Техноспарк», запускающего десятки новых технологических стартапов каждый год, - рассказал «Снобу», за что крупные корпорации платят строителям новых компаний, почему важно уметь копировать и что было у инженеров 19-го века, чего недостает инженерам сегодняшним
Ɔ. Мы общаемся с вами на площадке одной из ваших компаний, непосредственно на производстве. И вокруг нас все эти установки, которые появились благодаря таланту инженеров. И у меня вопрос: какой он — сегодняшний инженер?
Я думаю, большинство людей считают, что инженер — это гений, призванный изобрести одну уникальную вещь, которая будет лучшая в мире. Такое представление об инженере имеет длинную историю и своих героев, таких как, например, Леонардо да Винчи. Для меня как для предпринимателя ключевая роль инженера в том, чтобы создавать все более и более экономные технологии и решения, ежедневно снижая объем потребляемых в технологических процессах ресурсов, затрачиваемого времени и, значит, удешевляя продукт. Я недавно схлестнулся на этом вопросе со школьными педагогами — это случилось, скорее всего, потому, что любой учитель мечтает выпустить нобелевского лауреата. А не того, кто будет кропотливо работать над производительностью труда. В этом смысле для меня инженер — это тот, кто работает у Форда.
Ɔ.
И придумывает конвейер.
И придумывает, как сделать автомобиль за 300 долларов, в то время как на рынке в начале 20-го века есть машины только за 3000 и в количестве несколько тысяч штук в год. На третий год после пуска конвейера Форд произвел миллион машин. И мы с вами имеем возможность покупать машину только потому, что Форд сделал эту предпринимательскую революцию в технологии автомобилестроения.
Ɔ.
То есть нужен человек, который должен совмещать умение конструировать с экономическим знанием.
В 19-м веке инженеры в России гораздо лучше понимали то, что я сейчас говорю, чем сегодняшние инженеры, сформированные в советской системе. Потому что инженеры тогда работали в партнерстве с предпринимателями. Вместе они построили промышленность дореволюционной России — одну из наиболее развитых в мире на тот момент. А затем это партнерство распалось.
Я семь лет посвятил работе в госкорпорации «Росатом», в институтах которой работает больше 20 тысяч человек. Это ученые и инженеры, которые умеют очень хорошо делать уникальные вещи, но которым чрезвычайно сложно даются задачи удешевления продукта и повышения производительности труда.
Ɔ.
Вообще на мировом рынке говорят: хочешь получить уникальную вещь — обратись к русским, хочешь получить много одинаковых вещей — обратись к кому угодно, только не к русским. Что такое в вашем понимании предпринимательство в России?
Мои родители — это исходно два физика-атомщика, которые в начале 90-х годов ушли в предпринимательство.
Елена Николаева Фото: Татьяна Хессо
Ɔ.
И у меня. Физики-математики. Мама теперь в банковской сфере, папа был предпринимателем. И когда папа ушел в предпринимательство, бывшие коллеги по НИИ говорили...
Коммерс, торгаш.
Ɔ.
Торгаш, да.
Такое отношение к предпринимательству — это стандарт общества, в котором мы сейчас живем. Но одновременно существует совсем другое отношение, потому что все мы знаем Генри Форда, Стива Джобса, Илона Маска. И даже те, кто критикуют предпринимателей, называя их «коммерс» и «торгаш», к этим людям относятся с уважением. В этом смысле общество живет в состоянии непрекращающейся шизофрении.
Ɔ.
Однако замечу, что спустя четверть века многие физики возвращаются к науке.
Да, но в основном уже в другой роли. Мои родители вернулись в технологическую деятельность, но уже в предпринимательской позиции. На мой взгляд, мы сегодня только-только начинаем видеть ростки того, что вообще-то называется технологическим бизнесом. После разрыва плановых производственных цепочек СССР первая волна предпринимателей собирала их заново, они за счет посредническо-восстановительного типа предпринимательства становились владельцами предприятий, формировали крупные индустриальные конгломераты. И только последние годы стали появляться новые технологические компании, которые зарабатывают не на старых активах, а на том, что делают свой продукт или услугу быстрее и лучше, чем кто-либо в стране или в мире. Вот мы здесь, в «Техноспарке», пробуем такую операцию осуществить с самим процессом создания стартапов. Мы пытаемся строить стартапы дешевле и быстрее, чем кто-либо другой.
Ɔ.
Вы фактически акселератор?
Нет, мы — бизнес по строительству бизнесов. Мы — это партнерство между группой частных предпринимателей, одним из которых я являюсь, и Фондом инфраструктурных и образовательных программ (входит в Группу «РОСНАНО»). В «Техноспарке» ответственность за бизнес лежит на частных партнерах. Сейчас вы находитесь на территории частного предпринимательства. И здесь около 100 компаний, созданных с нуля за последние 4 года. То есть в год мы начинаем строить 20-25 новых компаний.
Денис Ковалевич
Фото: Татьяна Хессо
Ɔ.
По какому принципу вы их открываете?
Пять лет назад здесь было поле одуванчиков. Мы его начали обустраивать с нуля. Первые год-полтора существенную часть новых компаний — процентов 30-40 — мы создавали вместе с троицкими предпринимателями, которые когда-то были инженерами и учеными в наших институтах. Условно, назовем это спин-оффы из НИИ. К концу четвертого года работы процент таких компаний в нашем портфеле снизился примерно до 10%.
Ɔ.
То есть это были инженеры, которые уже начали коммерциализировать свой продукт.
Да. Например, наш партнер на рынке медицинских и индустриальных лазеров — Троицкая компания «Оптосистемы», созданная Сергеем Вартапетовым — одним из лучших лазерщиков страны. Когда мы начали с ней партнерство, она уже поставляла 50% офтальмологических лазеров в российские клиники. Вместе мы сделали фемтосекундный лазер нового поколения, который позволяет делать операцию глаза без повреждений внешних слоев роговицы. Такая технология есть только у двух-трех компаний в мире.
Ɔ.
И вот тут возникает вопрос. Как ученый, разработчик становится предпринимателем. Что с ним происходит в этот момент?
Происходят минимум две вещи. Первое — он отчуждает от себя то, что он разработал, технологию, передает это в компанию и перестает относиться к этой технологии как к своей. Конкретная технология — это всегда сменный элемент внутри бизнеса. Второе — это переход от желания сделать что-то уникальное к тому, что твоя разработка станет приносить прибыль, только если ты будешь непрерывно повышать производительность труда, то есть снижать себестоимость этого продукта.
Ɔ.
Этому можно научиться?
Вопрос на философском языке звучит так: может ли кто-то передать кому-либо иную, чем у него уже сложилась, картину мира?
Ɔ.
Когда мы с вами смотрим фильм, мы так или иначе принимаем режиссерскую картину мира.
Это правда. Кстати, вклад Голливуда в становление предпринимательства в США как признаваемого вида деятельности с презумпцией, что предприниматель — ключевой движок экономики — гигантский. У нас же в стране консенсус пока в обратном: любой предприниматель, особенно работающий в партнерстве с государственными компаниями или институтами, — это потенциальный подозреваемый.
Денис Ковачевич, Елена Николаева
Фото: Татьяна Хессо
Ɔ.
То есть процесс изменения общественного мнения рукотворный. Называется пропаганда?
На мой взгляд, смыслы и картины мира гораздо лучше передаются через семьи. Например, если бы миллион человек в нашей стране за прошлый век оставили своим потомкам предпринимательские капиталы, семейные бизнесы или просто опыт такой работы, то и отношение к вкладу предпринимателей в национальное благосостояние было бы совершенно другим.
Ɔ.
У нас вроде есть бизнесы в стране — может, вопрос с преемственностью в них сложный, но так или иначе он на повестке.
Это в большинстве своем пока структуры, неотделимые от своих создателей — они предельно завязаны на них. Те, кто пытаются сделать из этих структур настоящие компании, то есть бизнесы, способные работать без своих основателей, сталкиваются с гигантскими проблемами. Плюс в большинстве компаний настолько устаревшие технологии, что дешевле построить новое, чем модернизировать старое. Знаете, как говорит один мой старший друг, укол в протез не поможет.
Ɔ.
Каким образом формировались другие стартапы «Техноспарка»?
Вторая треть компаний — это копирование. Я не знаю, как вы, а я считаю, что умение копировать — это одно из самых высочайших умений из всех, которые только могут быть.
Ɔ.
Воруй как художник.
Главное — не чтобы идея была «своя», а чтобы она была уместна. Вопрос «чья она?» для предпринимателя никакого значения не имеет. Вот, например, мы запустили компанию по логистическим роботам в 2014 году, после того как увидели, что этот рынок начинает раскрываться. Мы увидели, что компанию, которая разрабатывала и начала производить подобных роботов, купил «Амазон» почти за 800 миллионов долларов.
Ɔ.
И у них роботы небольшой грузоподъемности.
Да. В нашей компании разрабатываются две линейки роботов. Одна — тяжелые, которые держат полторы тонны, — их поставки начнутся уже через год. А вторая до 300 кг. Ситуация состоит в том, что сегодня и «Амазон», и другие ретейлеры теряют миллиарды долларов в год на хранении товаров. Единственный способ сократить эти потери — перестроить склады, поставив на них роботов. Мы основали эту компанию, потому что точно поняли, что в мире существует по крайней мере 5, 6, может быть, 10 мест для таких бизнесов. И начали делать компанию по разработке и производству роботов с нуля.
Денис Ковалевич
Фото: Татьяна Хессо
Ɔ.
Есть ли смысл делать с нуля? Вы не смотрели, что уже существует на рынке?
С нуля, это значит — с решения, что компания будет делать такого логистического робота, который может достичь относительно низкой себестоимости и которого можно производить в количестве десятки тысяч штук в год и больше. Потому что, если ты делаешь робота, которого можно производить в количестве 1000 в год, он никому не нужен. И еще робот должен быть сконструирован так, чтобы его части можно было производить на действующих в России и в мире производственных мощностях. Иначе понадобятся дополнительные инвестиции в производственные активы и продукт опять станет слишком дорогим. Плюс у нас есть отдельная компания, которая занимается интеграцией разных роботов в складские решения.
Ɔ.
Должна быть и третья часть. У вас должен быть инжиниринг, сервис по всему миру?
100 процентов. Но в предпринимательстве важно не только что-то не упустить, но и не начать слишком рано. Сейчас инжиниринг и сервис — это ответственность компании, которая занимается складскими решениями. Как только ситуация созреет, мы выделим обслуживание и сервис роботов в отдельный вид бизнеса.
Ɔ.
Что же тогда представляют собой последний тип компаний в «Техноспарке»?
Последние 30% — это наши собственные смелые гипотезы о том, какие технологические бизнесы имеет смысл строить.
Ɔ.
Каким образом вы определили сферы внимания? Откуда у вас появляется гипотеза о востребованных бизнесах в будущем?
В генерации гипотез никакой проблемы нет — у всех, кто что-то делает, идей о новых бизнесах всегда с избытком. Сложность в том чтобы вовремя их реализовать. Английский экономист Уильям Джевонс 140 лет назад написал, что предприниматель осуществляет un-investment, то есть по-русски разинвестирование. И он также говорил, что у каждого предпринимателя есть лимит времени на это самое разинвестирование. Либо ты успел реализовать шанс — за ограниченное время и с использованием ограниченного объема капитала, — либо не успел. Предприниматель — это тот, кто своим трудом отвечает на вопрос, что сегодня экономически осмысленно, уместно делать. В каком-то смысле именно за ответ на этот вопрос платят крупные и средние технологические корпорации, когда покупают молодые стартапы. Кстати, в 2017 году впервые доля покупок молодых технологических стартапов в глобальном объеме сделок по слияниям и поглощениям превысила 50%. Еще в 2012 году их было 25%. А в 90-х годах были единицы процентов.
Елена Николаева
Фото: Татьяна Хессо
Ɔ.
С чем это связано?
Грубо говоря, предпринимательство разделилось на две части — на работу по выращиванию компаний с нуля до момента их объективной готовности к продаже и на работу по росту и «эксплуатации» уже созданных компаний. Сегодня приличные глобальные компании предпочитают не нанимать нового вице-президента и не создавать внутри себя новое подразделение, чтобы начать новое направление. Они дают команду своему корпоративному венчурному фонду начать покупать на таком-то рынке такое-то количество стартапов в год.
Ɔ.
Насколько Россия вписывается в мировую статистику?
Доля России в этом разделе мировой статистики пока почти незаметна. За предыдущие три года, с 2014-го по 2016-й, вся сеть нанотехнологических центров, одним из которых является «Техноспарк», продала около 30 компаний — молодых стартапов. При этом мы занимаемся только хард-вейром - это понятно из нашего статуса «нанотехнологического центра». Если мы и занимаемся софтом, то только интегрированным в «железо». И эти 30 компаний за три года — это почти 75% всего российского рынка продаж стартапов в material-based-индустриях. Еще примерно столько же было продано айтишных стартапов.
Ɔ.
Однако движение идет. Это постановление правительства открыть венчурные корпоративные фонды так подействовало?
Пока еще не подействовало, но, надеюсь, это случится. Сейчас у нас три типа покупателей. Первый — это российские private equity фонды, вкладывающие инвестиции в масштабирование бизнеса созданных нами стартапов. Второй — иностранные компании, локализующиеся на российском рынке, для которых такая практика уже часть их деловой культуры. И третий тип — предприниматели, с которыми мы когда-то создали совместные компании и которые выкупают нашу долю.
Ɔ.
Какие у вас здесь еще есть яркие проекты?
Позади вас работают установки, в которых растут искусственные алмазы. Эти установки не только одни из самых качественных в мире, но и одни из самых быстрых и дешевых — в силу наших и партнеров вложений в повышение производительности и скорости их работы.
Ɔ.
Где используется искусственные алмазы?
Например, в специальной оптике. Там, где стекла не выдерживают мощности, например, лазерного излучения, и нужно менять стекло на более прочный материал. Материал, который можно сделать прозрачным, — это алмаз. На выходе из установки он черного цвета, а отполированный с точностью до 2 нанометров шероховатости становится прозрачным. Такой промышленный продукт. Другой пример — наша компания, выпускающая системы накопления и хранения электроэнергии.
Денис Ковалевич
Фото: Татьяна Хессо
Ɔ.
В сфере альтернативной энергетики?
Пока российский рынок интегрированной в поверхности фотовольтаики отстает от темпов развития систем накопления, но в итоге да, будет фотовольтаическая крыша, фасад, окно, которые днем собирают солнечную энергию, батарея запасает ее, а по вечерам выдает и включает вашу стиральную машину в автоматическом режиме.
Ɔ.
У вас большой разброс направлений деятельности.
Да. Мы также строим, например, группу компаний в области генетики. Генетика в мировой медицине сегодня — это, в первую очередь, уточнение плана лечения. Стандартная диагностика говорит пациенту: а) что у него рак; б) называет конкретный орган. И все. Но ведь за этим диагнозом стоят десятки разных типов заболеваний под общим именем «рак», и при этом уже существуют сотни лекарств, которые способны побороть его — но не любой, а конкретный вид рака. Во всем мире генетические контрактные компании получают от врачей результаты обследования на традиционном медицинском оборудовании и образец ДНК пациента, а обратно отдают его расшифровку. И врач на основании этого подбирает конкретный препарат, который подействует.
Ɔ.
Насколько такое взаимодействие интегрировано в систему здравоохранения?
Почти никак. Это же существенная смена структуры разделения труда на медицинском рынке плюс переподготовка врачей. Немногие врачи сегодня умеют работать с информацией, которую могут получить от генетиков.
Ɔ.
Кто должен настраивать звенья? Что может и должен сделать такой структурный игрок, как государство?
Мой ответ покажется вам банальным. Главное — не мешать развитию генетики и работе генетиков с медиками.
Ɔ.
Простите, но мне кажется, что неправильно вставать в такую позицию. Государство все-таки должно выполнить свою часть работы: настроить инфраструктуру, убрать цепочки посредников, устранить несуразность и вольные трактовки законов. Вам так не кажется?
Да, вы правы, конечно. И в переподготовке персонала тоже может поучаствовать.
Ɔ.
Вы и Фонд инфраструктурных и образовательных программ как-то влияете на обучение в школах? Чтобы оттуда выходили специалисты под новые технологии?
Вы очень точно задали вопрос, потому что мы работаем в первую очередь с школьниками, а не со студентами. Поскольку строительство любой новой компании в наших сферах занимает 10-15 лет — это наш операционный горизонт планирования, — то вопрос, кто через 10-15 лет будет здесь работать, для нас является также очень конкретным. Это те ребята, что сейчас учатся в пятом-восьмом классе школы.
Ɔ.
Каким образом вы с ними взаимодействуете?
Мы не Министерство образования и не можем менять систему. Мы достраиваем рядом со школами блок дополнительной подготовки. Через наши площадки здесь и центре города проходят две тысячи детей каждый год. Экскурсии, мастер-классы, вовлекающие шоу, летние школы, даже проектная работа.
Ɔ.
Чему учите?
Конечно, знакомим детей с технологиями, которыми сами занимаемся. Но главное, мы пробуем передать школьникам «чувство труда» — умение трудиться с высокой производительностью каждый день. К сожалению, уровень девальвации отношения к долгому и повторяемому труду катастрофический. Это более масштабная проблема, чем поиск рынков, капитала или чего-то еще. Мы учим школьников доводить начатое дело до конца, прививаем навыки экономии ресурсов.
Ɔ.
России в целом имеет смысл концентрироваться на чем-то конкретном или нужно идти во все области сразу?
Это краеугольный вопрос. Моя точка зрения как предпринимателя — максимальная специализация. Делать имеет смысл только то, что ты — хотя бы потенциально — сможешь делать более экономно и производительно, чем другие.
Ɔ.
Например?
Во всех направлениях, которыми занимается «Техноспарк», мы видим такую возможность — кратного увеличения производительности и за счет раскрытия новых рынков. Старые отрасли не помогут экономике страны вырасти, нужны новые. Я думаю, есть шанс, что спустя 100 лет после революции экономика нашей страны восстановит свое движение в сторону работы на глобальных рынках, а не скатится в очередную автаркию. А технологические предприниматели своими действиями «выберут» эти самые новые индустрии — в этом их главная роль в экономике, на мой взгляд. Понимаете, я смогу заработать только если правильно отвечу на вопрос «что делать?». Это моя функция как предпринимателя и одновременно моя мотивация.
Ɔ.
