Описание дуды в рассказе дударь соколова микитова. Возвращение ивана сергеевича

-- [ Страница 6 ] --

Однако специфика творческого наследия И.С. Соколова-Микитова видится в первую очередь в том, что, избирая русский народ объектом своего творческого осмысления, он не отражает «взгляд со стороны». Напротив, все реалии, фиксируемые автором, вышедшим непосредственно из крестьянской среды, являются, по сути, актом самопознания. Это соответствует ключевому критерию так называемой «деревенской прозы», зародившейся в середине XX века. В литературоведческом словаре П.А. Николаева главным источником терминологической характеристики деревенской прозы называется «взгляд на объективный мир и на все текущие события с деревенской, крестьянской точки зрения, как чаще всего принято говорить, «изнутри»1.

В рассказе «Свидание с детством» (1965 г.) писатель так характеризует свое происхождение: «Все, что окружало меня, было наполнено особенным, русским, простым, добрым духом. Из хлебосольного, богатого словом и песнями мира явилась моя мать – русская редкая женщина…» (1; 336). Русский человек, человек из народа отождествляется в сознании Соколова-Микитова с понятием доброты и простоты. Но не только крестьянское происхождение роднит Соколова-Микитова с писателями-деревенщиками. Рассказы и очерки 1920 – 1970 гг. предвосхищают деревенскую прозу в мировоззренческом и эстетическом аспектах.

Возникновение и формирование деревенской прозы как значительного литературного феномена 1960-1990-х гг. было обусловлено социальноисторическими процессами, которые начались еще в 1920-1930-х гг. Соколов-Микитов стал свидетелем таких событий как раскулачивание, массовая коллективизация. В своем творчестве он осмыслял последствия необратимых изменений, коснувшихся русской деревни. А. Толстой в докладе «Достижения в литературе с октября 17 г. по октябрь 25 г.» причисляет СоколоваМикитова к выдающимся авторам литературы о деревне: «Лучше обстоит дело с деревенской литературой. Там есть такие мастера, как Пришвин, Шишков, Чапыгин, Соколов-Микитов. Очертания быта рельефнее и проще, чем в городе; заметнее контрасты и границы между новым и старым бытом;

язык богаче, и нет оторванности между предметом и его словом»2.

Соколов-Микитов стал одним из писателей, проложивших дорогу деревенской прозе середины века. В центре его внимания перерождение традиционного быта русской деревни и постепенное исчезновение крестьянства. В своей «малой» прозе Соколов-Микитов сохраняет важнейшие черты народСловарь по литературоведению П.А. Николаева. Электронная версия. [Электронный ресурс]. URL:

2 Толстой А.Н. Достижения в литературе с октября 17 г. по октябрь 25 г. // Жизнь искусства. – 1925. - № 45.

Фольклор выступает как культурная основа всех текстов СоколоваМикитова. Воспитанный на русском народном творчестве, писатель не мог не использовать народную лексику, фольклорные сюжеты и мотивы. В раннем творчестве от массива военных рассказов отстоит произведение «Жуть»

(1919 г.) – прежде всего по своим стилистическим характеристикам. С помощью узнаваемых фольклорных образов (беса, черта, нечистой силы вообще) и эмоционально окрашенной лексики создается мрачная атмосфера.

Описание погоды восходит к мифологическому сознанию – невидимые силы природы олицетворяются и наделяются зловещими свойствами: «Крутит, сыплет, свистит – бесы свадьбу правят» и далее: «…вдогонку воет несносная, сыплет, задувает под колено. Чертова погода» (4; 15). Тяжелая судьба героев рассказа - маленьких мальчиков – перекликается в сознании автора с народными сказками: «Какие сказки рассказывает им эта жуть? А жутче и самой жуткой сказки их своя жизнь» (4; 17). Проводя эту параллель, автор заключает реалистический сюжет в мрачные околомифологические рамки: «Когда это рассказывает маленький Коля, мне казалось, раскрывается черное остылое сердце земли – матери человеческого страдания, стыда и ужаса» (4; 18).

В рассказе «Дударь» (1929 г.), содержащем частотный в творчестве Соколова-Микитова сюжет встречи старого и нового миров, действие происходит в «глухом краю». Помимо описания реалий этого места, особая атмосфера создается с помощью вплетения повествование узнаваемых фольклорных образов: вскользь упоминается Михайло Топтыгин, Соловейразбойник, речь центрального персонажа деда-дударя характеризуется как «старинная скоморошья скороговорка» (1; 301). Рассказчик упоминает свое пристрастие к старинной народной песне. «Природный дар, талант, живущий в русском простом человеке», является атрибутом людей прошлого, представителей уходящего поколения.

В рассказе «На перекате» из цикла «На речке Невестнице» приводится этнографическое описание населения той географической точки, где река Невестница впадает в Оку. Оформлено оно в виде отступления от основной сюжетной линии: «Я слушаю его и думаю о тех, не так уж и отдаленных временах, когда стояли по нашей реке большие, темные леса…» (1; 387). Автор приводит сведения о том, что на этом месте проходит граница между «Россией Великой» и «Россией Белой», то есть этнографическая граница между

Россией и Белоруссией. Дается речевая характеристика местных жителей:

«наполовину белорусов, наполовину великороссов, говоривших вместо «ву»

- «у», вместо «чего» - «чаво»…» и т. д.

В позднем творчестве даются более обобщенные речевые характеристики героев. Одна из зарисовок рассказа «Свидание с детством» посвящена «чернобородым мужикам-землекопам» из деревни Бурматово. Обобщенный образ героя, жителя этой деревни, выстраивается по следующим признакам:

«бурмакинцы-грабари были востры на язык, солоно и круто ругались, пели непристойные песни» (1; 339).

С другой стороны, в целом ряде произведений Соколова-Микитова фольклор занимает центральное место, в противовес рассмотренному выше фоновому присутствию в текстах. Рассмотрим два варианта этой ситуации:

во-первых, писатель использует фольклорные сюжеты как основу некоторых рассказов. В рассказе «Деревенский черт» (1926 г.) литературной основой является традиционный сюжет явления простому человеку нечистой силы черт с рогами, все как есть, и хвостюга предлинный» (1; 391) посещает бабку в ночное время и инструктирует ее о действиях, которые она должна предпринять днем. Однако под маской черта скрывается живой человек, преследующий корыстные интересы. Отдельно следует отметить, что этим человеком оказывается дьякон. Это одновременно приближает сюжет к фольклорным антиклерикальным сказкам и некоторым образцам соцреализма, особенно вкупе с первым названием рассказа – «Советский черт».

Во-вторых, широко представлена тенденция, когда произведения народного искусства становятся предметом изображения. Множество фольклорных жанров представлено в произведениях Соколова-Микитова о деревенском быте. В частности, писателем используется внутрилитературный синтез.

Соколов-Микитов значительное внимание уделяет эмоциональному, эстетическому воздействию произведений народного искусства на человека.

В рассказе «На теплой земле», построенном на воспоминаниях о детстве писателя, он посвящает отдельную зарисовку русской сказке о сестрице Аленушке и братце Иванушке. Читатель узнает расхожий сюжет о разлуке потерявшихся детей, однако вместо содержания произведения акцент ставится на восприятие устного народного творчества реципиентом: «ритм и печаль сказки поражают меня», «я плакал горючими слезами» и т.д. Отдельно автор подчеркивает, что причиной тому не нежный возраст слушателя, а свойственное человеку из народа мировосприятие: «В древней народной сказке такая печаль, обреченность судьбе, что замирает от жалости сердце» и далее:

«Даже теперь, седого, насквозь просмоленного жизнью человека, до слез волнуют меня отдаленнейшие воспоминания, возвращающие меня к таинственным истокам моей судьбы» (1; 220).

Кроме изображения эмоциональной стороны народного искусства Соколов-Микитов также использует художественные средства народной сказки в прозаическом авторском тексте. Это традиционные эпитеты: плакал «горючими слезами» («На теплой земле»), инверсия: «репу сырую да морковь», фольклорные образы: «бесы свадьбу правят», «перепутали нечистые»

(«Жуть») и т.д.

Темой рассказа «Пыль» (1925 г.

) являются взаимоотношения представителей крестьянства и человека со стороны. Иллюстрируется эта тема, в том числе, вопросом влияния фольклора на героя дворянского сословия. Для этого в рассказ вводится сцена народного гуляния, в которой герой, бывший барин Алмазов, наблюдает за «стенкой» молодых мужиков, прохаживающихся по деревне с гармонью и поющих песни. Бойкая игра на инструменте и звонкий свист передают энергию, живость деревенских мужиков, их исполнение для героя слишком громко, «у Алмазова начинало звенеть в ушах». Ему тяжело выдержать эту пронзительность, однако он стремится подойти поближе, заглянуть за спины людей, сомкнувшихся «плотным, пахнущим кумачом и зноем кольцом» (1; 233). Все, что связано с антагонистами Алмазова в этой сцене, характеризуется наречиями «лихо», «бойко», «звонко» - вне зависимости от характера исполняемого произведения. Автор так изображает народное исполнение жанра страдание: «…скаля белые зубы, надсадно запевал под гармонь страданье:

Черным черно мое сердце, Черней черного чела…

И стенка подхватывала в раз:

Не видал свою зазнобу Ни сегодня, ни вчера» (1; 233).

В образах деревенских парней все максимизировано, контрастно, как этот контраст белого оскала исполнителя и слов его песни.

В одной из зарисовок цикла записей «На своей земле» народное искусство показано в соотношении с темой войны. Народная песня выступает символом свободы, радости от окончания войны. Это решается еще в экспозиции: «Сколько лет за годы войны в деревне не слышали песен, молчала гармонь. И вот опять нынче – в никольщину, святки и масленку – с вечера до утра, ежедневно заливаются в Ореховой избе девки» (1; 415). Далее приводится описание манеры исполнения в зависимости от жанра: «Поются теперешние песни голосом резким и пронзительным, «страдания» - с жалостью и «ахами», «проходные» - с подсвистом, с вывизгом, с «ахами»… Чем громче и пронзительнее голос, тем большая ему честь».

Значительную часть произведения составляют приводимые автором примеры, отрывки из народных песен, что придает зарисовке этнографическую ценность. Кроме традиционных песен, таких как хороводные, плясовые, автор уделяет внимание той части народного творчества, которое можно охарактеризовать как актуальное. Автор стремится показать разницу между народными умонастроениями: «Нынь: война, революция – отразились и в песнях. Недавно еще пели песни забытые:

Когда б были востры крылышки, Слетала я б на войну, Разыскала б я милова У германца в плену.

Рекрутские:

Скоро, скоро снег растает, Скоро искры поплывут, Скоро, скоро нас, ребяток, Во солдаты заберут.

Эти забыты. Теперь другие, забойные:

Все хорошие, пригожие Во Совет пошли служить, А кислатые, горбатые Остались дома жить!» (1; 418).

Через все творчество Соколова-Микитова проходит тема крестьянства.

Специфика ее раскрытия выражается в концепции «взгляд изнутри». Выросший в деревне писатель на протяжении многих лет умозрительно возвращается в те места и обстоятельства, создавая рассказы на основе своих воспоминаний, либо отслеживает динамику, развитие народного характера и быта. Наиболее полно данную специфику характеризует Г. Горышин: «Крестьянское, «мужицкое», собственническое, рабское, не из одних «маслениц»

состоявшее, из глубин русской истории донесенное, историей обреченное на слом Иван Сергеевич увидел не из окошка вагона, не с балкона дворянской, пусть захудалой, усадьбы, а унаследовал плоть от плоти»1.

В творчестве Соколова-Микитова представлен обобщенный портрет простого русского народа за несколько десятилетий XX века. В циклах рассказов «На речке Невестнице» и «На своей земле» создается целая галерея народных персонажей. Открывает ее герой рассказа «На пнях» (1924 г.) колесник Павел, представитель персонажей-путешественников. Характеризуется Павел как «мужик простой и добрый, сказочник и балагур, затейник» (1;

354). Ключевой момент заключается в том, что Павел является представителем «новой деревни» - не любит землю, вместо работы на которой вяжет ободья для колес; мечтает «о счастливой и легкой жизни». Размышляя о стремлении героя бросить насиженные места, автор возводит его к архетипу чудаков-путешественников: «…разве мало было таких чудаков Павликов по земляной Руси во все сроки и во все времена?» (1; 360).

Еще один представитель персонажей-путников – бывший житель сгоревшей деревни Дед Киндей, который со своим внуком Киндеенком «ходит по миру, ест за мирским столом, спит под мирской крышей» (1; 361). Сюжетообразующим элементом рассказа становятся воспоминания Киндея о былых временах – устами героя автор рассказывает о сплавлении по реке Угре на плотах, за которым проступает описание мужицкого быта и нравов. Характерна история про купеческого приказного Блудова, определяемого как «бес», «коршун», «степной пес». Причиной его лютости рассказчик считает крестьянское происхождение: «Я тебе скажу – такие-то, из нашего брата, из грязи да в князи, куда злее!» (1; 363). Мужики, с которыми приказной обращается плохо, по натуре своей очень терпеливы. Однако в кульминационный момент «терпения никакого не стало», Блудов погибает от рук работников.

Киндей одобряет свободолюбие и борьбу за справедливость, по его мнению, Горышин Г. Сердце писателя // И. Соколов-Микитов. Собрание сочинений в 4-х т. – Л.: Художественная литература, 1985–1987. – Т. 1: Повести и рассказы. – 1985. – С. 9.

ныне утраченные: «- Дело давнее, быльем поросло, молодым теперь непонятно» (1; 363).

К персонажам-охотникам относятся Тит, Хотей, Васька из рассказа «Глушаки» (1927 г.). Портретные и личностные характеристики героев в целом характерны. Белые зубы Васьки рифмуются с его бравадой, смешливостью и народным, близким к мифологическому сознанием: «Мои [копыта] привычные! – с хохотом отозвался ему Васька, -Мои сам черт не сгрызет»

(1; 367). Фольклорный образ лесового, к которому часто обращается Соколов-Микитов, отражается в портрете Тита, описанного как «большой, неладный, в лохматой овчинной шапке, закрывавшей его маленькие, блестевшие под овчинными кудлами глазки» (1; 366). Естественно вписана в мировоззрение Тита встреча с неким духом леса: «…только задремал – стоит надо мною человек, борода сивая. «Куды, говорит, подевал облячья?..» История повторяется, вплетаясь в сцену охоты на «алдотика».

Актуальный деревенский фольклор представлен легендами о разбойнике нового поколения, вооруженном револьвером, который исполняет традиционную функцию восстановления справедливости там, где это невозможно сделать законным путем. В рассказе «Тихий вечер» (1924 г., с названием «У ворот») Митька Расколин заставляет снизить цену на муку, отпустить угнетенную скотину и т.д. Разбойник становится частью легенды: во-первых, разбойники существуют только в пересказе других героев, соответствуя фольклорной концепции «из уст в уста». Во-вторых, Митька Расколин наделяется некими волшебными способностями. Так, в сцене освобождения скота герой с помощью магического вмешательства разбирается с выступившим против него мужиком – по мановению руки в бороде мужика появляются крысы, что приводит того в ужас.

Персонажей-разбойников также можно отнести к путникам. Однако мотив странничества присутствует не только на уровне системы персонажей, а становится одним из центральных мотивов темы крестьянства вообще. В цикле «На речке Невестнице» частотно упоминание о неких мифических местах, где мужику легче заработать, наладить свой быт и т.д. Дополнительный мифологический смысл наращивается на представление о реально существующих точках, как в рассказе «Камчатка» (1924 г.). Здесь прослеживается судьба запущенного слуха о том, что на Камчатку нужно ехать копать золото («Дело простое»). Мужикам обещают много хлеба и «на рыло по пятьдесят червенцев» (1; 393). Автор выдвигает две версии популярности этого убеждения: «извечная ли тоска русской души о путях и далях или просто заела лихая скука…». Героев ждет разочарование, однако в последней сцене и охотник Васька, и сам рассказчик грезят о Камчатке.

Та же тема присутствует в рассказе «На пнях» (1924 г.). Мотив странничества появляется уже с введением в повествование героя, оторванного от родной земли, хоть он и прибывает на ней. Павел так представлен читателю:

«Живет он хозяйством, но землю не любит» (1; 354). Далее также приводится слух о лучшей доле мужиков издалека – на этот раз с Кубани; так же охотно верят в беспочвенные слухи деревенские жители. «Стало слышно, что… собирается на Кубань пол-уезда, что земли там отдаются задаром… что чернозем там как масло…» (1; 356). Авторская трактовка этого процесса схожа с более ранним рассказом «Камчатка», однако в этом случае тоска русского человека рассматривается не вне времени, как черта менталитета, а в контексте исторического процесса: «После войны ходить стало некуда, а тоска не унялась» (1; 355).

Сравнив эти рассказы с рассказом «Исток-город», можно проследить развитие утопических мотивов в раннем творчестве Соколова-Микитова. В более раннем случае (утопия о городе, построенном детьми, написана в 1918 году) имеет место социалистическая утопия, отражающая педагогические и идеалистические взгляды писателя. В 1920-е годы он уже не является субъектом распространения легендарных сюжетов, позиция рассказчика - это скептический взгляд со стороны, вместе с тем социалистическая утопия уступает в его творчестве место романтической.

Исследуя проблематику рассказов Соколова-Микитова 1960-х годов, следует учесть, что основной проблемой, выдвинутой деревенской прозой, принято считать «нравственно-социальные судьбы деревни, исследуемые в их отношениях к традициям, к современному ее состоянию и к будущему развитию»1.

Именно традиции русской деревни, ее прошлое и будущее являются предметом писательского интереса в цикле записей «На своей земле» (1962 г.). Например, пацифистские тенденции отражены в нескольких зарисовках о дезертирах, скрывающихся от правосудия рядом с деревней и ворующих у крестьян, пользующихся милосердием деревенских женщин. В минимальном по размеру произведении складывается полная картина этого социального явления, при этом информация преподносится читателю не в виде фактов, введения отдельных персонажей и т.п. Временные рамки указаны условно:

«С конца германской войны…», «Миновал тяжкий год войны…» (1; 398), а психологический портрет дезертирства дается с помощью народных частушек на эту тему. По-новому раскрывается тема семьи. Автор отмечает падающую ценность института семьи как «самое примечательное в быте и ладе тогдашней деревни». Как нечто удивительное в своей неестественности отмечается раздел имущества: «Делились сын с отцом, брат с братом, зять с тестем, внук с дедом» (1; 403).

В связи с этим увеличилось расслоение крестьянства, богатые противопоставляются бедным, при этом автор видит в нищих крестьянах такие положительные черты, как простота, щедрость, совестливость. В целом эти взгляды отражены в следующей цитате: «Так и разбивались люди повсюду:

чем проще – тем добрее, покладистей человек, тем меньше у него жадности»

Особое место в проблематике деревенской прозы занимает тема «бывших людей». Этот термин вводит Соколов-Микитов применительно к помеГерчиньска Д. Современная советская «деревенская проза» и традиции фольклора (В. Белов, В. Распутин, В. Шукшин): автореф. дис. … канд. филол. наук: 10.01.02. - М., 1986. - 17 с.

щикам и духовенству. В результате революции усадьбы разгромлены, землю у поместий и церквей отнимают, «помещики сами зажили крестьянским прибытком». Авторский интерес вызывает сила духа таких персонажей: кто-то не утрачивает «прежних культурных привычек», но есть и «опустившиеся до последней черты» (1; 404).

Цикл «На своей земле» покрывает широкий круг вопросов, включающий быт различных категорий деревенских жителей (мельники, земледельцы, колесники и т.д.), новые явления – раздел земли, «госфонд», суды и пр.

Как отмечает М. Смирнов, стилистически близок к ранее рассмотренному рассказу «На теплой земле» рассказ 1965 года «Свидание с детством».

Это лиричные воспоминания писателя о прошлом, о детстве, проведенном в деревне. Именно в этом произведении находим сведения о предпосылках развития деревенской темы в творчестве Соколова-Микитова и о роли фольклора в его развитии как писателя. «Русскую деревню, мужиков довелось мне узнать не по книжкам и описаниям. Лучшую пору жизни моей – детство – провел я в деревне» (1; 335). По соображениям М. Смирнова, «постоянное общение с природой, знание народной жизни не могло не сказаться на творчестве писателя»1.

Рассказ также состоит из отдельных зарисовок, одна из которых посвящена крестьянам, «мужику» вообще в исторической перспективе – изменениям в менталитете, характере, имевшим место после революции и в дальнейшем. Отмечаются такие тенденции, как рост образованности и интеллекта – «умнел, набирался новых познаний деревенский мужик» (1; 338), урбанизация населения, новые технологии – «все больше народу уходило на заработки в город, уезжало на шахты, на землекопные работы». Зафиксировано два взгляда на этот социальный слой – с одной стороны, для городского, интеллигентного человека «казались мужики и бабы все на одно лицо». Рассказчик, хорошо знакомый с простым народом, представляет другую стороСмирнов М. Иван Сергеевич Соколов-Микитов: Предисловие // Соколов-Микитов И.С. От весны до весны:

Рассказы. – 4-е изд. – Л.: Детская литература, 1975. – С. 3.

ну, то есть взгляд изнутри – по говору, характеру и поведению он может определить принадлежность мужика к той или иной социальной группе по месту проживания, роду деятельности и т.п. В емкой форме и с использованием широкого спектра художественных средств дается краткий этнографический портрет русского крестьянина постреформенной эпохи.

В исследованиях на тему деревенской прозы в литературном процессе XX века традиционно мнение о том, что ее определяет «взгляд на объективный мир и на все текущие события с деревенской, крестьянской точки зрения»1. Это значительно приближает рассмотренные произведения СоколоваМикитова к этому течению в отечественной литературе. Следует учитывать, что деревенская проза начала формироваться в конце 1950-х – в 1960-е годы.

В эти и последующие десятилетия творчество Соколова-Микитова было созвучно актуальным тенденциям. Его герои включены в актуальные процессы, но не оставляют вечные нравственные ценности, при этом автор не стремится приукрасить современность.

В итоге приходим к выводу, что целесообразно говорить о некоторой общности рассказов и очерков Соколова-Микитова с деревенской прозой.

Единство писателя с русским народом воплощается в умении передать умонастроения, культуру и народное мышление изнутри. Творчество СоколоваМикитова несколько предвосхитило основные идеи деревенской прозы и обеспечило преемственность русской классики и литературы второй половины XX века.

Словарь по литературоведению П.А. Николаева. Электронная версия. [Электронный ресурс]. URL:

http://nature.web.ru/litera/4.5.html (дата обращения: 10.01.2014).

3.3. Педагогические воззрения и мир детства в творчестве И.С. Соколова-Микитова: утопия «Исток-город»

Исследователь творчества И.С. Соколова-Микитова П.П. Ширмаков отмечал дидактическую ценность его произведений: («Соколову-Микитову совершенно чужд наставнический… тон. … [Он] Справедливо полагал, что не навязывание своих взглядов и воззрений, а сама жизнь, ее логика и воздействие, учит человека вернее всего»1. Так, ничего не навязывая и не поучая, тексты Соколова-Микитова участвуют в процессе обучения русских школьников на протяжении нескольких десятилетий. Но до сих пор остается в стороне педагогический опыт самого писателя.

Мир детства не понаслышке исследован отцом и воспитателем многочисленного потомства.

В письме К. Федину Соколов-Микитов на наглядном примере, через критику, уточняет сложившиеся за долгие годы педагогические взгляды: «Внук пока здоров, но есть и тревожные симптомы, впрочем свойственные всему нынешнему русскому молодому поколению. Уж очень "по-русски" безрассудно и беспорядочно воспитывает его бабушка, уж слишком много "любви", слишком часто слащавое баловство переходит в угрозы и крики. Слишком много медовых слов и сахарных разговоров. Слишком много упрямого эгоизма» (4; 313).

Сказки стали первыми произведениями Соколова-Микитова, вышедшими в свет, соответственно, детский читатель стал первым реципиентом творчества писателя. Еще в 1919 году в журнале «Творчество» доцент Харьковского университета А.А. Смирнов выступил с отзывом о книге сказок «Засупоня» (1918 г.): «Сказки Соколова-Микитова, как и рисунки к ним, задушевные, ласковые, подлинно человечные; каждое слово и каждый штрих Ширмаков П.П. На большаке русской литературы. // Творчество И.С. Соколова-Микитова. - Л.: Наука, 1983. - С. 15-16.

исполнен чистой простоты и художественной значительности»1. Ссылаясь на рукописный отдел Института мировой литературы им. А.М. Горького, В.

Смирнов упоминает примечание Соколова-Микитова для художниковиллюстраторов его сказок, согласно которому главной темой их является «крепкая дружба зверей» и «борьба охотника Микитова с Лисой-Плачеей».

Речь идет о цикле «Озорные сказки», в котором писатель позволяет себе наиболее полно раствориться в мире детства.

Однако на раннем этапе своей писательской карьеры, в 1918-1919 годах, Соколов-Микитов работал учителем в единой трудовой школе г. Дорогобуж. Во время своей педагогической деятельности писатель задумался о разработке новой системы воспитания детей, главная задача которой заключалась бы в развитии их творческих способностей. Своеобразной литературной формой методической разработки этой идеи стал рассказ-утопия «Истокгород», в котором отслеживаются ключевые аспекты современного развивающего обучения. Произведение вышло в свет в виде отдельной книги – одной из нескольких ранних публикаций Соколова-Микитова, замеченных и высоко оцененных такими крупными фигурами литературного процесса начала XX века как И.А. Бунин и А.И. Куприн.

Программные для Соколова-Микитова как педагога тезисы содержатся в первой части произведения «I. Из дневника учителя». Важнейшим фактором мотивации будущего учителя здесь становятся сами дети – по выражению автора, единственные, «у кого руки не обагрены кровью, а сердца чисты от вожделений» (4; 52). Герой видит в детях податливый материал, с помощью которого он сможет повлиять на будущее родины. Основой данной педагогической ситуации становится гуманистическая центрация (по терминологии А.Б. Орлова), что соответствует утопическому характеру произведения.

Смирнов А.А. Книги, выпущенные петроградским издательством артели художников «Сегодня» Творчество. Мая 1919 // Журнал художественного цеха. - Харьков. – 1919. - №4. – С. 29.

Главным методом молодой педагог избирает искренность, в основе которой лежит любовь к ученикам. Здесь педагогическая мысль СоколоваМикитова восходит к воззрениям Л.Н. Толстого, чей постулат о совершенном учителе выступил эпиграфом ко всему произведению. Кроме того, автор вместе с героем настаивает на увольнении при негативной самооценке педагогической деятельности: «Чуть увижу, что не годен, - уйти!» (4; 52). Однако есть основания полагать, что не это послужило для Соколова-Микитова поводом для увольнения, а другая его «любовь» - неодолимая тяга к путешествиям. В мае 1919 года писатель уже участвовал в поездке по городам Украины.

Обращаясь к стилистическому окрасу текста, можем отметить, как постепенно лирическое настроение сменяется все большей практичностью. Повествуя о занятиях героя с учениками, автор сопровождает их действия методическими комментариями, пока носящими характер заметок. Занятие проводится в лесу; текст в скобках гласит: «чернозем для пахоты, глина для выделки кирпичей; глазомер» (4; 55).

То есть занятие посвящено качеству и типам почвы, а целью его является не только получение информации, но и развитие навыка. Автор прибегает к использованию стилистического приема апострофы: «Что прежде всего нужно человеку?». На самом деле этот вопрос был задан, или его предполагается задать, на занятии, так как заметка в скобках гласит: «Ответ: огонь; первая победа человека над природой – овладение огнем; священный очаг».

Вторая часть произведения «II. План» носит уже не повествовательный, а методический характер. По своей сути это тезисный план занятия, сочетающего в себе теоретические и практические моменты. Текст делится на параграфы, соответствующие этапам воздвижения города. В каждом из них автор кратко перечисляет, что предполагается детям рассказать. Если предполагается работа по принципу «вопрос-ответ», приводятся также ответы и пояснения. В конце автор отмечает, что это лишь набросок, идея, которую ему хотелось бы развивать.

Нельзя не выделить образовательный, дидактический компонент художественных произведений, адресованных детскому читателю. И.С. СоколовМикитов на протяжении всего своего творческого пути издавал книги для детей младшего и старшего возраста, в основном содержащие циклы рассказов

- «Кузовок», «От весны до весны» и др. «Малая» проза Соколова-Микитова для детей отражает нравственный идеал писателя, он стремится передать бережное отношение к природе и животному миру.

Эту же мысль развивает В. Солоухин, доказывая, что мудрый автор учит своих читателей тому, что природа есть не только материальное, но и «духовное, в первую очередь, богатство», а знание природы воспитывает множество положительных качеств. На основании этой дидактической ценности Солоухин ставит Соколова-Микитова в один ряд с Тургеневым, Аксаковым, Некрасовым и другими.

К. Жехова отмечает стиль рассказов-путешествий Соколова-Микитова как подходящий для детского чтения вне зависимости от фактического читательского адреса: «Вернувшись из научной экспедиции или дальнего путеРыленков Н. Хранитель родников // Жизнь и творчество И.С. Соколова-Микитова. М.: Детская литература, 1984. – С. 27.

шествия, он не всегда писал для детей, но он писал вещи, которые по своей простоте замысла, доходчивости и увлекательности могли стать и стали детским чтением»1. Именно стиль прозы писателя считает ключевым фактором успеха у детской аудитории И. Сергеев: «Как настоящий охотник старой школы, он превосходно знал окружающую природу, лес, реку, умел описать и передать свои знания и переживания простым и чистым русским языком»2.

Однако педагогическими воззрениями не исчерпывается присутствие И.С. Соколова-Микитова в контексте современного образования. Большинство россиян, знакомых с фигурой писателя, узнали о нем из детских книг для чтения, учебников и справочников. Множество учебных программ по литературе включают тексты Соколова-Микитова: «Рассказы о природе» для первого класса, «Листопадничек», «Осень в лесу», «Зимняя ночь» для третьего класса, «Петька», «Зима» для пятого класса. В издательской практике широко распространены серии по внеклассному чтению, включающие некоторые другие произведения3.

Художественные произведения И.С. Соколова-Микитова – значительный источник практического материала для учебников, учебных пособий и рабочих тетрадей по русскому языку. Примеры из этих произведений используются множеством авторов: А.В. Поляковой, М.М. Разумовской, Р.Н.

Поповым, Л.М. Зелениной и др. Профессор кафедры русского языка МГПИ им. В.И. Ленина В.В. Бабайцева, автор наиболее часто используемых и постоянно переиздающихся курсов «Русский язык 5-9» и «Русский язык 10-11», выделяет Соколова-Микитова из современных писателей как «замечательного стилиста»4. Примечательно, что использование это популярно не только в классических учебниках, но и на различных ресурсах сети Интернет, посвяЖехова, К. «Какой ты, старик, русский!» // Жизнь и творчество И.С. Соколова-Микитова. - М.: Детская литература, 1984. – С. 43.

2 Сергеев И. Хозяин карачаровского домика / Тверские ведомости от 06.0.2012. – Тверь, 2012. – С. 4.

3 См.: Соколов-Микитов И.С. Год в лесу: рассказы / И. С. Соколов-Микитов. – М.: Дрофа-Плюс, 2005. – 63 с.: ил. – (Внеклассное чтение) и др.

4 «Тайны орфографической зоркости». Интервью c профессором кафедры русского языка МГПИ им. В.И.

Ленина В.В. Бабайцевой [Электронный ресурс]. URL: http://www.vinograd.su/education/detail.php?id=42911 (дата обращения: 7.09.2012).

щенных русскому языку как учебной дисциплине: «Со_всем недавно в центре Ленинграда, на Каменном острове, отправлявшиеся в школу ребята увидели утром двух бродивших под деревьями лосей. [И. Соколов-Микитов.

Лоси]» - фрагмент упражнения на портале «gramota.ru»1. Писателя волновала проблема развития русского языка. В рассказе «Письма из деревни» он замечает, как меняющийся быт влияет на людей, привнося новые слова в их лексикон: «Время засыпало деревню словесным сором» (4; 70). Сейчас проблема неологизмов, жаргонизмов, англицизмов не только не менее актуальна, но и стоит довольно остро, что еще раз обосновывает выбор педагогов.

Как известно, на протяжении всей своей истории российская педагогика шла рука об руку с литературой, что иллюстрируют примеры М.В. Ломоносова, Н.И. Новикова, А.Н. Радищева, Л.Н. Толстого и других.

Рассматривая влияние на современную педагогическую науку И.С. Соколова-Микитова, мы отдаем дань не только отечественной традиции, но и современной концепции художественного образования, миссией которого, равно как и литературы, является трансляция культурных ценностей.

Учебник грамоты: орфография [Электронный ресурс]. URL:

http://www.gramota.ru/class/coach/tbgramota/45_118 (дата обращения: 11.02.2014).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

«Малая» проза занимала в творчестве И.С. Соколова-Микитова важное место, в ней определились многие черты творческой индивидуальности писателя. Подводя итог, можно отметить, что тематика рассказов, очерков и сказок Соколова-Микитова достаточно разнообразна и обусловлена не только интересами писателя, но и сложившейся исторической ситуацией. При этом автор множества произведений для детей и взрослых выработал в процессе своей творческой деятельности уникальный стиль – образный, лиричный, основанный на фольклорной традиции.

Мы рассмотрели военные рассказы как наиболее значимую часть раннего творчества И.С. Соколова-Микитова. При недостаточном, по многим оценкам, освещении темы Первой мировой войны и революции в русской литературе особенно ценно творческое наследие, оставленное непосредственным участником событий. На общем фоне рассказы военного времени, принадлежащие перу молодого писателя, выделяются своей объективностью и спокойной манерой повествования, в противовес «бодрячеству» массовой литературы.

В период с 1915 по 1920 гг. Соколов-Микитов написал несколько рассказов на следующие темы: фронтовые события глазами военного санитара («Здесь и там», «С носилками»), будни военной авиации («Глебушка», «На воздушном корабле»), проблемы тыла («Безлюдье», «Концов ищут»), творческие порывы человека в мрачных условиях военного времени («Шепот цветов», «Поэт и серый кот»).

Основным художественным приемом в этих рассказах является противопоставление - «окопы – тыл», «свой – чужой», «жизнь - смерть» и т.д. Антитеза помогает подчеркнуть трагизм происходящего. Большое внимание уделяется размышлениям о судьбе страны и народа в тяжелый период, при этом материалы носят традиционный патриотический характер.

Соколов-Микитов затрагивает также специфичные, более узкие темы:

например, мотивы, движущие человеком на фронте, – в частности присутствие женщин среди солдат и тяга человека к страданиям. В ряде рассказов проявляется авторская позиция по отношению к проблеме «дети и война». С одной стороны, рассказчик испытывает естественный страх, который передается читателю. С другой стороны, проблема раскрыта и с объективной точки зрения, реалистично проиллюстрирована фактами и примерами из жизни.

Специфика художественного воплощения данной проблематики в том, что в этот период Соколов-Микитов только начинает свой путь. Сдержанный стиль, очерковый характер прозы постепенно сменяется живым языком и стилевым богатством. В итоге рассмотренные произведения можно характеризовать по-разному с точки зрения художественности. Тем не менее, нами установлены зарождающиеся традиции, становление творческих принципов писателя. Прежде всего, это правдивость повествования, богатство видения и психологизм. Соколов-Микитов совершенствует свое мастерство пейзажиста.

Основными элементами поэтики становятся цвет, звук, синтетические элементы, такие как внутрилитературный синтез (например, синтез поэзии и прозы), экфрасис, художественная деталь.

Мы уделили внимание проблеме историзма в творчестве СоколоваМикитова. Рассказы и очерки писателя невозможно рассматривать отдельно от истории России, равно как и от его биографии, так как исторические события на родине и за ее пределами были главным механизмом творческого поиска.

При этом исследование творческого наследия Соколова-Микитова также было обусловлено исторической ситуацией, вследствие чего несколько различается взгляд советских и современных исследователей на его творчество. Однако при неоспоримой художественной ценности рассказов и очерков Соколова-Микитова, его наследие не теряет свою актуальность в новое время и с точки зрения проблематики, содержания.

Историзм творческого мышления Соколова-Микитова рассмотрен нами в двух аспектах: во-первых, в широком смысле – через категорию времени, его открытость, но при этом обусловленность конкретной исторической эпохой; во-вторых, через обращение к прошлому страны, народа, конкретных людей.

Программным для рассматриваемого периода в творчестве СоколоваМикитова стал цикл «На теплой земле», основанный на детских воспоминаниях писателя, впечатлениях о встрече с родными местами после странствий, а также дополненный взглядом в прошлое в более зрелый период. Проблематика входящих в него произведений широка, в основном освещается судьба различных представителей русского народа, в многообразии его прослоек, в непростые первые десятилетия XX века. Основные мотивы в этом блоке текстов – противопоставление старого и нового миров, мотив пути, дороги, мотив переходности. В ряде случаев предметом описания становится сама историческая память народа и природы. Это применимо не только к рассказам и очеркам 1920-х гг., но и к более позднему творчеству писателя.

Эмигрантский период в биографии Соколова-Микитова дает основания для анализа в его творчестве темы восприятия родины со стороны. Нами проанализировано также осмысление опыта заграничных путешествий писателя, воплощенное в его творчестве 1920-1930 гг. Оценивая окружающую действительность новыми глазами, Соколов-Микитов создал множество произведений на деревенскую тематику, посвященную быту новой России, и опубликовал значительное количество т.н. «морских путешествий». Нами проанализированы циклы «Морские рассказы», «Письма с моря» и другие произведения.

Взгляд на родину со стороны в контексте наследия Соколова-Микитова

– это в первую очередь оценка нового в русском национальном характере.

Композиционно многие произведения делятся по принципу сопоставления героя старой и новой формации («Сын», «Пыль»).

Став участником судьбоносных для России событий, Соколов-Микитов в своем творчестве пришел к осмыслению и приятию особого пути России. В диссертационном исследовании рассмотрены его взгляды в контексте идей В.

Соловьева и И. Ильина. Это отсутствие слепого, официозного патриотизма, стремление к изображению правды, к «скрытой теплоте» народного патриотизма. Мышление писателя трансформировалось из национального в общечеловеческое, писатель постигал общечеловеческое через свое родное, национальное, и это сказалось на системе персонажей. Основные мотивы «Морских рассказов» – постоянные воспоминания и тоска по родине и непрерывные сравнения, соотнесения «своего» и «чужого». Быт моряков не всегда выдерживает это сравнение, однако разнообразие впечатлений и приобщение к чужой культуре привносят в текст богатую стилистику и разнообразие сюжетов.

Специфичные по тематике морские путешествия способствовали разви-тию поэтики Соколова-Микитова. Увеличивается объем, усложняется композиция произведений. Сохраняется традиция использования народной лексики для усиления лиризма, многообразие цветовых, световых образов для передачи чувств и переживаний героев. Среди новых образов – сквозной образ тумана, иллюстрирующий мотив странствия и отдаления от родины;

необычный звуковой ряд для создания городского пейзажа, синтетические метафоры («голубые дни»).

Концепция природы в творчестве Соколова-Микитова рассмотрена нами через призму множества вариантов отношений человека и окружающего его мира. В тяжелые для страны 1920-е гг. писатель предпочел не выступать на путь общественной борьбы и занял нишу, естественную для него с детства, в результате чего в его творчестве на первом плане оказались рассказы для детей и взрослых о русской природе, животных и охоте.

Впоследствии значительное влияние на творчество Соколова-Микитова в этом направлении оказали его многочисленные путешествия по Советскому Союзу. Основным мотивом в написанных на основе этих путешествий очерках стало торжество человека над стихией, положительные преобразования жизни.

Концепция природы, заложенная в русской литературе Пришвиным, эволюционировала в творчестве Соколова-Микитова. Новый мир не антагонистичен нетронутой природе, а полноправно вписывается в нее (серия очерков «По сорочьему царству»). Поскольку восприятие природы СоколовымМикитовым определенным образом было заложено еще в детстве, на границе нового и старого миров переплетаются мифологическое сознание, фольклор и религиозные представления.

В путевых очерках 1930-1960 гг. значительно влияние традиций литературного путешествия, русской сказки; сохраняются некоторые признаки жанра хожения. Поэтому композиционно многие произведения строятся на мотиве «встреченного на пути» – человека, явления и т.п. Стиль путевых очерков обусловлен тем, что автор становится свидетелем сосуществования народного, традиционного начала с одной стороны и урбанистического уклада жизни – с другой. Отсюда наличие традиционных для фольклора эпитетов и метафор в соседстве с геологическими, экологическими, современными реалиями.

Некоторые аспекты проблематики и стиля ранних работ были отслежены нами в их эволюции в более поздних редакциях. В частности, пересмотрено отношение к некоторым преобразованиям («На речке Невестнице») в сторону акцента на их поддержку писателем. Проблема отношений природы и человека решается в этих текстах следующим образом: первобытный человек покорял природу, а современный человек пользуется плодами тех усилий; кроме того, новый человек освобождает землю от традиционных покровов и сменяет людей прошлого.

Русский национальный характер наиболее полно раскрыт писателем в цикле очерков «Белые берега» - то есть в суровых условиях северной экспедиции. Проведена параллель между суровой природой севера и твердым, стойким характером русского, советского человека, которому при этом не чуждо сострадание. С суровым характером русских исследователей севера контрастирует осознание недолговечности, краткости человеческой жизни.

В рассказах 1940-1970 гг. отражается уже сформированная концепция природы, имеющая своей основой биографический аспект. На наш взгляд, раннее приобщение к охоте и заложенная с детства любовь к русскому лесу сформировали уникальное мировосприятие Соколова-Микитова, отраженное в его произведениях. Прежде всего, герой охотничьих рассказов относится к природе с сыновьей любовью, что выражается в сквозном образе материземли. По мнению исследователей, народное происхождение писателя обеспечивает «мажорное мироощущение»1 его рассказов, так как рассказчик всегда чувствует себя частью природы («На теплой земле», «Глушаки»).

Особенностью охотничьих рассказов, на наш взгляд, является отсутствие конфликта между жизнью и смертью. Ключевые характеристики стиля этих текстов – миролюбивый тон, использование эпитетов, выражающих нежность и любовь, лаконичность, использование емких деталей, многомерное сенсорное пространство. Единение с природой часто сопровождается мотивом одиночества, которое сопутствует не только людям, но и животным («Фурсик», «Найденов луг»).

Двадцатое столетие поставило перед писателями и философами множество новых вопросов и проблем, в связи с чем, как отмечал, например, В.А. Редькин, «усиливается философский пафос произведений, появляются эсхатологические мотивы»2. Именно этот процесс мы наблюдаем в творческой эволюции Соколова-Микитова. В рассмотренных произведениях 1910 – 1970 гг. мы наблюдаем эволюцию от противопоставления жизни и смерти в военных рассказах к гармоничному сосуществованию жизни и смерти. В более поздних произведениях вечная жизнь любого явления обеспечивается в 1 Горелов А. Правдивое искусство // Жизнь и творчество И.С. Соколова-Микитова. - М.: Детская литература, 1984. – С. 36.

2 Редькин В.А. Русская поэма 1950-1980-х годов: Жанр. Поэтика. Традиции. - Тверь: ТвГУ, 2000. - С. 236.

исторической памяти народа. Кроме того, в охотничьих рассказах из мировосприятия героя уходит трагическое восприятие смерти.

Особым образом мастерство Соколова-Микитова раскрылось в произведениях о природе, адресованных детскому читателю. Стараясь передать детям свое уникальное отношение к русской природе, автор широко использует народную лексику и синтаксис, характерный для фольклорных текстов («Кузовок»). В многочисленных пейзажных зарисовках и миниатюрах о животных отражаются архетипические свойства всего живого, берущие начало в народных сказках («Лесные картинки»).

Основной мотив этих произведений – радость открытия, которой рассказчик делится с читателем. Это показано как в небольших описательных зарисовках, так и в циклах, рисующих эволюцию какого-либо явления («От весны до весны»). Способы повествования варьируются от бесстрастнообъективного до созерцательного.

Мы отдельно рассмотрели дидактическую ценность рассказов о природе, которые прививают бережное отношение к ней, расширяют кругозор читателя. При этом автор воздерживается от назидательного стиля и не изменяет своему принципу правдивого отражения действительности. Характерной особенностью является также тонкий психологизм авторского мышления («Беляк», «Бурый»).

Над циклами детских рассказов Соколов-Микитов работал на протяжении нескольких десятилетий. Кроме того, нами выделены и охарактеризованы два творческих этапа, когда писатель сосредоточивался на написании сказок: 1) начальный период творчества, то есть 1910-1920 гг. - в основном бытовые, волшебные сказки; 2) поздний период, т.е. 1950-1960 гг. – сказки о животных.

Литературная сказка Соколова-Микитова имеет своей особенностью то, что автор являлся не собирателем фольклора, что традиционно для его предшественников, но его носителем. Авторское своеобразие бытовых сказок проявилось в том, что, кроме традиционных персонажей (солдат, мужик), появились новые герои с элементами биографичности (матрос, охотник). Нетипичным элементом стала развернутая экспозиция. Фоновое присутствие русской природы расширяется, включая элементы народной мифологии («Тороча»).

Анализ произведений Соколова-Микитова неизменно осуществлялся нами с точки зрения литературных связей, преемственности и традиций.

Многие аспекты творчества писателя генетически восходят к древнерусской литературной традиции – прежде всего через фольклор. Это такие особенности его прозы, как изобразительность, направляющая внимание деталь, следование принципам абстрагирования и художественного обобщения, бинарность авторского мышления, патриотическое содержание. Отдельно рассмотрены христианские мотивы: религиозные реминисценции, мотив дороги как символ жизненного пути, традиционные для житий чудеса.

К 40-летию со дня смерти писателя И.С. Соколова-Микитова

Как утверждал писатель Иван Сергеевич Соколов-Микитов, родившейся 30 мая 1892 года в урочище Осеки близ Калуги, в семье управляющего лесным имением, бытовал в русских деревнях западных губерний в старину такой обычай: сорок дней после кончины кого-то из домашних висело на окне избы покойного расшитое яркими узорами полотенце, вроде рушника, да стояла на дворе кадка с родниковой водой и с резным ковшиком на кадке.

Сорок дней ведь ходила душа покойного по знакомым местам, в родной дом заглядывала, прощалась навеки. А тут вот - стоит водица прохладная, чтоб душа человечья напоследок, уходя с тёплой живой земли, могла хоть водицы напиться да цветастым полотенцем утереться. Эта картина запомнилась ещё маленькому Ивану Соколову, когда он со своими родителями перебирался на постоянное жительство с родной калужской земли на незнакомую Смоленщину. И стала с тех пор для него Смоленщина, как и калужская земля, малой родиной, к которой он был привязан до последних дней своей жизни.

Если душа обыкновенного человека ходит по земле после смерти сорок дней, то душа писателя, верно, ходит сорок лет, особенно такого писателя, который всем своим творчеством, всем своим существом всю жизнь был привязан к ней. Основная тема творчества Ивана Сергеевича – это простой народ на своей земле. Этот народ он видел с малолетства, когда разъезжал со своим отцом, лесником Сергеем Никитичем (Микитичем) Соколовым по лесным делянкам, по бедным смоленским сёлам, попадал и в обветшавшие помещичьи усадьбы (век дворянства заканчивался, и образ разорившегося, доживающего свой век в глуши помещика часто присутствует на страницах его произведений) и в дома разбогатевших на лесных промыслах купчиков, нещадно эксплуатировавших своего же брата крестьянина. Но начиналось всё с детства, и всю жизнь потом Иван Сергеевич стремился написать большой роман, или повествование в рассказах под названием «Детство», и написал многое на эту тему, но до конца жизни не закончил эту свою работу, потому что тема та оказалась неисчерпаемой, как сама жизнь.

А мы, современные читатели, неторопливо вчитываясь, углубляясь в размеренное, медлительное повествование старого писателя, вспоминающего свою молодость, словно плывём по волнам памяти и раскрываем неизведанную для нас страну, иной мир, имя которому было – Россия.

В рассказе «Свидание с детством» есть у писателя такие, поистине исповедальные строки:

«Россия была для меня тем самым миром, в котором я жил, двигался, которым дышал. Я не замечал этой среды, России, как рыба не замечает воды, в которой живёт; я сам был Россия…».

Характерное признание! Да, вышедший из самых глубин простого народа, он не отделял себя от всего русского мира, каким застал его на сломе веков – XIX и XX. Мир этот был суров и неприветлив для простых русских людей. Сколько встречается в произведениях Соколова-Микитова образов бродяг, горемык, странников, крестьян, занятых тяжёлой, подчас непосильной работой за копейки на благо купцов-скопидомов, раздувшихся на дармовом труде работяг. Рассказывает он и о людях, целиком зависящих от произвола хозяина-промышленника или царского чиновника, помыкавшего ими, как скотиной. Вот характерная сцена из воспоминаний писателя: загулявший калужский чиновник в мундире с «золотыми орлёными пуговицами», выйдя из трактира, орёт на мужика-плотогона, всю весну сплавлявшему по ледяной воде связки плотов из нещадно вырубаемых «хозяевами» смоленских лесов: «Гляди, кто перед тобой стоит! Что глазами, как баран хлопаешь? Помнить обязан: ты есть тварь, ничтожество!.. Кланяйся, сучий сын в землю!..». И кланялись ведь, «сиволапые» русские мужики в землю и чиновнику, и купцу-миллионщику Хлудову из повести «Елень», и их приказчикам с загребущими руками, пока не доходили до последней черты унижения, и тогда уже поднимались сами собой на мироедов крестьянские топоры…

И такою запомнил Соколов-Микитов (фамилия Микитов добавилась в творческий псевдоним писателя от отчества его отца) старую Россию, но не только такой. Старая Россия, старая русская деревня – это был мир его детства, наполненный солнцем, радостью жизни, незабываемыми детскими впечатлениями. И потому краеугольным для всего его творчества является рассказ «На тёплой земле», послужившей зачином целой книги рассказов о былой и современной писателю деревенской жизни. Это было неповторимое ощущение счастья – расти и набираться сил среди удивительной, душевной русской природы, среди лесов, наполненных зверьём и птицами, среди полей с незабываемым запахом медовых трав, у нешироких смоленских речек, с их кувшинками и купавницами – среди всего этого мира, наполненного солнцем и воздухом, лёгкими облаками и грозовыми тучами, тёплым летним дождиком и стылой зимней метелью – мира, родившего столько талантливых писателей, художников, музыкантов…

Другое дело, что иные писатели далеко уходят от русского мира, от корней, но Соколов-Микитов к ним не принадлежал, хотя и его помотала судьба по разным странам и морям. Жила в нём, не давала покоя Ивану Сергеевичу неутомимая душа странника и бродяги, и по молодости он, устроившись матросом на торговый корабль в порту города Ревеля (ныне Таллин), обошёл всю Европу, исплавал всё Средиземноморье и, кто знает, может так и остался бы моряком, вольной душой, очарованным странником, всё время ищущим дальние земли, вроде нашего неутомимого путешественника Фёдора Конюхова, но разразившаяся в августе 1914 года Первая мировая круто изменила его жизнь, как и жизнь всех жителей России и Европы.

Молодой, начинающий свою литературную жизнь писатель, уже известный предвоенному российскому читателю по нескольким произведениям, вдруг из моряков превращается в лётчика, вернее, в авиамоториста на первых российских бомбардировщиках «Илья Муромец», на которых совершает боевые вылеты в тыл врага.

Не забывая при этом описывать свои фронтовые впечатления в многочисленных рассказах и очерках. Вот что пишет писатель Николай Старченко о том периоде жизни Соколова-Микитова: «Иван Соколов значительно раньше и Хемингуэя и Ремарка написал свои рассказы – он посылал их прямо с фронта (почти на крыле самолёта писал, вернувшись с бомбометания!) в газету «Биржевые ведомости», в журнал «Огонёк», в «Ежемесячный журнал». Эти необыкновенные рассказы, о которых практически ничего не сказано в нашем литературоведении, просто поражают своей художественной зрелостью, умением автора-очевидца в немногих точных словах передать и общую картину, и душевное состояние человека на войне. Вот как описана, например, сцена воздушного боя в рассказе «Крылатые слова».

«Очередь разрывов вспыхивает так близко, что сквозь шум моторов отчётливо слышно: Эк! Эк! Эк! И все теряют под ногами опору.

Глядят – справа полощет пожар? Нет, пробито крыло, и куски материи разлетаются по ветру. Левый мотор вдруг уменьшает обороты, темнеет круг винта.

Смотрите, магнето!

Лётчик кричит, но за шумом неслышно, показывает рукой. Механик уже на крыле, пробирается сквозь перебитые тяги, ползёт к остановившемуся мотору. Хватает готовое сорваться магнето, прижимает рукой, другой рукой цепляется за стойку и повисает над бездной.

Мотор заработал».

Безымянный механик, это, конечно, не кто иной, как сам Иван Соколов-Микитов, летавший на бомбардировщике мотористом.

Неизвестно, как дальше бы сложилась судьба Ивана Сергеевича, но мировая война закончилась в России революцией, и началась война Гражданская. И вот – какие странные повороты преподносит судьба: унтер-офицер Иван Соколов становится большевиком, председателем солдатского комитета эскадры воздушных кораблей. Он присутствует в качестве делегата на Всероссийском съезде рабочих и солдатских депутатов в Таврическом дворце в Петрограде, где слушает В.И. Ленина с его знаменитыми «Апрельскими тезисами». Потом была служба во флоте, но с февраля 1918 года, после Брестского мира и всеобщей демобилизации, Иван Сергеевич возвращается в свои родные смоленские места, где начинает работать учителем трудовой школы в Дорогобуже. Не устаёт заниматься и литературным трудом, выходят у него в Дорогобуже первые книги: «Засупоня» и «Исток-город».

Но, видно, не отмерено было ещё полной мерой писателю Соколову-Микитову доли тягот дальних дорог, судьба снова бросает его в круговорот войны и скитальничества. Мобилизует его военная красноармейская власть в качестве интенданта Западного фронта и отправляется он на Украину в поисках продовольствия для армии. Оказывается в Киеве в грозное лето 1919 года, а тут – деникинцы, как снег на голову! Белой контрразведке наш писатель, моторист, интендант показался подозрительным, но сумел, видно, доказать деникинским следователям, что он всего лишь моряк, вольная душа, и все его помыслы стремятся только к морю.

– На море хочешь послужить белому делу? – будет тебе море! – решили белые власти и отправили Соколова-Микитова в Севастополь, где он некоторое время служил в архиве Черноморского флота, а после устроился на торговое судно матросом и отправился вновь в свои бесконечные странствования по европейским морям. В декабре 1920 года корабль «Омск», где служил рулевым Соколов-Микитов, прибыл в Англию, в порт Гулль, где был арестован английскими властями, так как было непонятно, кому принадлежит это судно – белая власть в Крыму пала, а Советы не признавали корабль своим.

Вот тут начался для русского писателя-моряка конфликт с миром Запада, где он оказался невольным эмигрантом на «птичьих» правах. И пришлось ему там натерпеться лиха: побывать и в английской тюрьме как «большевистскому агенту», и пожить в колонии для таких же, как он, бездомных скитальцев-россиян, рассеянных по свету бурей Гражданской войны в России.

Впечатления от этой нерадостной жизни вылились у писателя в повесть «Чижикова лавра» – так с грустной усмешкой называли русские эмигранты свою нищую колонию в благословенной Англии.

Трудным было возвращение Ивана Сергеевича из-за границы. Советская Россия не сразу приняла его. Как-никак оказался он в среде белой эмиграции и мог бы попасть под подозрение большевистских властей, но выручила его, как всегда, малая родина – Смоленщина, где доживали ещё свой век его старики-родители, где ждала его родная среднерусская природа, любимая охота, простые русские люди, с которыми он сроднился всеми фибрами своей почвеннической души.

20-е годы – это время становления Соколова-Микитова как крупного советского прозаика, время вхождения его в мир большой литературы. Достаточно накопилось у него жизненного материала и опыта, чтобы мог он этот творческий багаж передать своему читателю. Выходят повести и рассказы писателя, он знакомится со многими интересными людьми, столпами новой советской литературы: Константином Фединым, Алексеем Толстым, Вячеславом Шишковым. Опять манит его муза дальних странствий, и он уже на правах корреспондента солидного советского издания, газеты «Известия», снова путешествует по Европе, но больше его влечёт всё-таки Россия, её заповедные места и вот уже Соколов-Микитов становится участником экспедиций в Арктику на ледоколах «Георгий Седов» и «Малыгин». Время же снова надвигается переломное – кончаются 20-е годы, надвигаются 30-е с их политическими потрясениями, ужесточением режима в СССР, коренной перестройкой всего советского общества. Надо было искать себе места в новой реальности, и такое место для Соколова-Микитова нашлось. Местом этим вновь оказалось море.

Странная судьба была у этого человека. Он – писатель от почвы, от старой русской деревни, от тихих речек и таинственного мира лесов, заядлый охотник и рыболов – совмещал в себе, в своём характере, а значит, и в своём творчестве неудержимые романтические позывы. А время 30-х годов - это было не только время репрессий и лишений, как часто представляют его сейчас, но это было и неудержимо романтическое время, когда словно новые необъятные горизонты раскрылись перед советским человеком, когда вся страна следила за рекордными перелётами Чкалова и Громова, за полярными экспедициями, переживала за судьбу челюскинцев и папанинцев, за поисками пропавшей экспедиции Нобеле. «Быстрее, выше, дальше» – стало девизом времени. Несытый советский народ на руках носил своих героев – открывателей новых земель и путей. И в этой нише нашёл Соколов-Микитов своё призвание, а может быть, и спасение. Ведь в конце 20-х, в начале «великого перелома», записан он уже был соответствующими органами в «нетрудовые элементы», что грозило ему, как и многим представителям крестьянской интеллигенции, занесённым в «кулацкие писатели и поэты», и высылкой, и ссылкой, и кое-чем похуже. Вспомните судьбу Николая Клюева, Клычкова, Ивана Приблудного, Павла Васильева и многих других писателей и поэтов с русской «почвеннической» душой!.. Но у Соколова-Микитова была и другая душа – душа моряка и неутомимого исследователя неизвестных земель. И это его выручило. Такие люди были нужны и понятны Стране Советов, ими гордились, их ставили в пример.

Четыре раза совершает Соколов-Микитов путешествия с экспедициями в Арктику, участвует в 1933 году в спасении затёртого во льдах ледокола «Малыгин», причём является одним из немногих свидетелей гибели во льдах вспомогательного судна «Руслан».

История с гибелью «Руслана» наделала много шума, этим случаем заинтересовался сам И.В. Сталин. И вот, Соколова-Микитова вызывают по этому делу пред грозные очи сурового вождя советского народа. Та встреча в начале июня 1933 года оказалась судьбоносной для писателя. Иван Сергеевич произвёл на Иосифа Виссарионовича очень приятное впечатление, они дружески побеседовали, и с тех пор писатель больше мог не опасаться за свою судьбу. В 1934 году Соколов-Микитов вступил в члены созданного Максимом Горьким Союза советских писателей.

Вся вторая половина 30-х годов для Соколова-Микитова, уже увенчанного заслуженными литературными лаврами, уже выпустившего своё первое собрание сочинений - это время поездок. Поездки по стране с журналистскими заданиями спасали от тяжёлых мыслей, от литературных склок, от горестных размышлений о судьбе русской деревни. Умирает горячо им любимый отец Сергей Никитич Соколов, родившейся ещё при крепостном праве, большой знаток русской природы, привившей эту любовь и сыну, умирает мать писателя Мария Ивановна, что когда-то, ещё молодой девчонкой, не хотела идти замуж за «лесовика» Сергея, который был много старше её по годам, и потому даже ходила к знаменитому святому старцу Амвросию в Оптину пустынь, спрашивать совета. А старец, порасспросив девицу, сказал добродушно: «Иди, Марья, за того лесовика. Ничего, что старше годами – стерпится-слюбится».

И послушалась Марья мудрого совета батюшки Амвросия и никогда не жалела о том. Видно, сильно было благословение святого, что родила Марья в этом браке одного из самых проникновенных певцов русской земли.

Долгую жизнь прожил Иван Сергеевич Соколов-Микитов – почти 83 года. Скончался 20 февраля 1975 года в Москве. И «нерадостной», как сам он говорил, оказалась она. Не всё, что хотел, он смог написать. Когда силы были – нельзя было писать всю правду, когда можно стало, то уж сил не было. Последние годы жизни старого писателя прошли во тьме – от тяжёлой болезни он потерял зрение. Пережил трёх своих рано умерших дочерей. Но заслуженная слава пришла к нему. Три раза при его жизни выходили собрания его сочинений, само творчество писателя стало связующим звеном, мостом между старой русской литературой и новой. Он явился учителем тех, ныне признанных классиками, писателей 50-х, 60-х, 70-х годов, что позже назовут «деревенщиками», и имя это не позорное, не оскорбительное, а достойное и заслуженное. Таким «деревенщиком», истинным русским по духу писателем и творцом и останется навсегда в нашей литературе, в нашей культуре Иван Сергеевич Соколов-Микитов. И не случайно ли, что сороковой год со дня его кончины пришёлся на «Год литературы», так уместно, так вовремя объявленный сейчас?

Сорок лет ведь ходит душа писателя по родной земле и смотрит на нас...

Специально для Столетия

Отец подтягивал добычу к лодке-плоскодонке. Мы осторожно вытаскивали, клали в лодку извивавшуюся сильную щуку, широко раскрывавшую зубастую пасть. В пруду водились жирные лини. В густой подводной траве мы ставили на линей плетеные верши - "норота". Я сам вынимал из поднятой верши покрытых слизью золотистых тяжелых рыб, бросал на дно плоскодонки. Почти всякий день мы возвращались с богатой добычей.
Я хорошо знал все заветные уголки знакомого мельничного пруда, его тихие заводи и заводинки, заросшие цветущей розоватой водяной кашкой, над которой гудели пчелы, летали и повисали в воздухе прозрачные стрекозы. Видел таинственное, изрытое прудовыми ракушками дно, по которому скользили тени тихо проплывавших рыб. Чудесный подводный мир раскрывался перед моими глазами. По зеркальной глади, отражавшей белые высокие облака, быстро бегали пауки-челночки. Под темно-зелеными листьями водорослей плавали жуки-плавунцы.
В жаркие летние дни маленьким бреденьком мы ловили в открытых заводях рыбу. Было приятно брести в теплой воде, тащить к берегу деревянные мокрые "клячи", вытаскивать облепленный водорослями бредень. В широкой мокрой мотне билась и трепыхалась крупная и мелкая рыба. Мы вытаскивали на берег наполненную рыбой мотню, отбирали крупную рыбу, мелочь бросали в воду. На костре варили уху. Усевшись в тени зеленой береговой листвы, хлебали ее деревянными круглыми ложками. Удивительно вкусна, душиста пахнущая дымом костра простая рыбачья уха из свежей рыбы, пойманной своими руками.
В летнюю пору, когда голубыми звездочками зацветал на полях лен, мы ходили ночами на дальнюю речку ловить раков. В эту пору перелинявшие голодные раки жадно шли на приманку. Приманкой служили поджаренные на костре лягушки, мелкие рыбки. Лягушек и рыбок мы привязывали к концам длинных палок, опускали приманки у берега на дно реки. Время от времени, посидев у костра, мы обходили расставленные приманки, к которым присасывались голодные раки. С фонарем в руках осторожно поднимали приманку, подводили под нее небольшой сачок и стряхивали в него налипших на приманку раков. Ночная ловля раков была очень добычлива. Мы возвращались домой с мешками, наполненными живыми шептавшимися раками.
И в пруду, и в реке раков водилось множество. Руками ловили их под берегом в глубоких печурах, под камнями на дне неглубокой реки, быстро бежавшей по каменистому скользкому дну. Живо помню, как, засучив порточки, бреду по бегущей воде и, осторожно отвалив на дне плоский камень, в облачке поднявшейся легкой мути вижу притаившегося клещатого рака. Тихонько подвожу руку, хватаю пальцами за черную крепкую спинку сердито растопырившегося рака, кладу в мешок.
Темными летними ночами мы ловили раков на песчаных отмелях в пруду. С пучком полыхавшей сухой березовой лучины осторожно обходили отмели, руками брали на освещенном дне подползавших к берегу раков. Эта ночная охота доставляла нам большое и радостное удовольствие.
Позднею осенью, когда вода в пруду становится прозрачной и длинны, темны осенние ночи, отец брал меня иногда на охоту с "подсветом". С острогами в руках мы выезжали на лодке-плоскодонке. На носу лодки, в железной рогатой "козе" ярко горели смолистые сосновые дрова. Лодка тихо скользила по водной недвижной глади. Полыхал и дымил на носу лодки костер, озаряя нависшие над водою ветви кустарников и деревьев, заросшее водорослями дно пруда. Глазам открывалось подводное сказочное царство. У песчаного, освещенного костром дна мы видели длинные тени крупных спящих рыб. Нужна хорошая сметка, точный глаз, чтобы заколоть острогой в воде спящую рыбу. Заколотых рыб стряхивали с остроги на дно лодки. Попадались широкие лещи, длинные щуки, язи, скользкие налимы. Навсегда запомнилась эта ночная охота. Неузнаваемым казался знакомый пруд. Проездив всю ночь, мы возвращались с добычей. Не столько добыча, сколько сказочная картина освещенного костром дна радовала меня и волновала.
И. С. СОКОЛОВ-МИКИТОВ
(1892 - 1975)
Шестьдесят лет активной творческой деятельности в наше бурное время, ставшее свидетелем стольких событий и потрясений, - гаков итог жизни замечательного советского писателя Ивана Сергеевича Соколова-Микитова.
Детство его прошло на Смоленщине, с ее милой, истинно русской природой. В те времена в деревне еще сохранялся старинный быт и уклад. Первыми впечатлениями мальчика были праздничные гулянья, деревенские ярмарки. Именно тогда органически сросся он с родной землей, с ее бессмертной красотой.
Когда Ване исполнилось десять лет, его отдали в реальное училище. К сожалению, это заведение отличалось казенщиной и учение шло плохо. Весной запахи пробудившейся зелени неудержимо влекли мальчика за Днепр, на его берега, покрывшиеся нежной дымкой распустившейся листвы.
Из пятого класса училища Соколов-Микитов был исключен "по подозрению в принадлежности к ученическим революционным организациям". Поступить с "волчьим билетом" куда-либо было невозможно. Единственным учебным заведением, где не требовалось свидетельства о благонадежности, оказались петербургские частные сельскохозяйственные курсы, куда через год он смог попасть, хотя, как признавался писатель, большого влечения к сельскому хозяйству он не испытывал, как, впрочем, и не испытывал он никогда влечения к оседлости, собственности, домоседству...
Скучные курсовые занятия вскоре оказались не по душе Соколову-Микитову - человеку с беспокойным, неусидчивым характером. Устроившись в Ревеле (ныне Таллин) на пароходе торгового флота, он в течение нескольких лет скитался по белу свету. Видел многие города и страны, побывал в европейских, азиатских и африканских портах, близко сошелся с трудовыми людьми.
Первая мировая война застала Соколова-Микитова на чужбине. С большим трудом добрался он из Греции на родину, а потом ушел добровольцем на фронт, летал на первом русском бомбардировщике "Илья Муромец", служил в санитарных отрядах.
В Петрограде встретил Октябрьскую революцию, затаив дыхание слушал в Таврическом дворце выступление В. И. Ленина. В редакции "Новой жизни" познакомился с Максимом Горьким и другими писателями. В эти переломные для страны годы Иван Сергеевич становится профессиональным литератором.
После революции - недолгая работа учителем единой трудовой школы в родных смоленских местах. К этому времени Соколов-Микитов уже опубликовал первые рассказы, замеченные такими мастерами, как Бунин и Куприн.
"Теплая земля" - так назвал писатель одну из своих первых книг. И более точное, более емкое название найти было бы трудно! Ведь эта родная русская земля действительно теплая, потому что она согрета теплом человеческого труда и любви.
Ко времени первых полярных экспедиций относятся его рассказы о походах флагманов ледокольного флота "Георгий Седов" и "Малыгин", положивших начало освоению Северного морского пути. Именно тогда на одном из островов Северного Ледовитого океана появился залив имени писателя Соколова-Микитова. Именем Ивана Сергеевича была названа и бухта, где он нашел буёк погибшей экспедиции Циглера, судьба которой до того момента была неизвестна.
Несколько зим провел он на берегах Каспия, путешествовал по Кольскому и Таймырскому полуостровам, Закавказью, горам Тянь-Шаня, Северному и Мурманскому краям. Он бродил по дремучей тайге, видел степь и знойную пустыню, исколесил все Подмосковье. Каждая такая поездка не только обогащала его новыми мыслями и переживаниями, но и запечатлевалась им в новых произведениях.
Сотни рассказов и повестей, очерков и зарисовок подарил людям этот человек доброго таланта. Богатством и щедростью души озарены страницы его книг.
Известный большевик, редактор газеты "Известия" И. И. Скворцов-Степанов говорил своим сотрудникам: "Как только получите что-либо от Ивана Сергеевича, сейчас же пересылайте мне. Люблю читать его, превосходный писатель".
Творчество Соколова-Микитова близко и к аксаковской, и к тургеневской, и к бунинской манере. Однако в его произведениях сквозит свой особый мир: не стороннее наблюдательство, а живое общение с окружающей жизнью.
Об Иване Сергеевиче в энциклопедии написано: "Русский советский писатель, моряк, путешественник, охотник, этнограф". И хотя дальше стоит точка, но список этот можно было бы продолжить: учитель, революционер, солдат, журналист, полярник.
Книги Соколова-Микитова написаны певучим, богатым и в то же время очень простым языком, тем самым, которому писатель научился еще в детские годы.
В одной из автобиографических заметок он писал: "Я родился и рос в простой трудовой русской семье, среди лесных просторов Смоленщины, чудесной и очень женственной ее природы. Первые услышанные мною слова были народные яркие слова, первая музыка, которую я услышал - народные песни, которыми был некогда вдохновлен композитор Глинка".
В поисках новых изобразительных средств писатель еще в двадцатые годы обращается к своеобразному жанру кратких (не коротких, а именно кратких) рассказов, которые удачно окрестил "былицами".
Неискушенному читателю эти "былицы" могут показаться простыми заметками из записной книжки, сделанными на ходу, на память о поразивших его событиях и характерах.
Лучшие образцы таких кратких, невыдуманных рассказов мы уже видели у Льва Толстого, Бунина, Вересаева, Пришвина.
Соколов-Микитов в своих "былицах" идет не только от литературной традиции, а и от народного творчества, от непосредственности устных рассказов.
Для его "былиц" "Рыжие и вороные", "Себе на гроб", "Страшный карлик", "Разженихи" и др. характерны необычайная емкость и меткость речи. Даже в так называемых "охотничьих рассказах" у него на первом плане человек. Здесь он продолжает лучшие традиции Аксакова и Тургенева.
Читая его небольшие рассказы про смоленские места ("На речке Невестнице") или про птичьи зимовья на юге страны ("Ленкорань"), невольно проникаешься возвышенными ощущениями и мыслями, что чувство восхищения родной природой переходит в нечто другое, более благородное, - в чувство патриотизма.
"Творчество его, имея истоком малую родину (т. е. Смоленщину) принадлежит большой Родине, великой советской земле с ее необъятными просторами, неисчислимыми богатствами и разнообразной красотой - от севера до юга, от Балтики до Тихоокеанского побережья", - говорил о Соколове-Микитове А. Т. Твардовский.
Не все люди способны чувствовать и понимать природу в органической связи с человеческим настроением, а просто и мудро живописать природу могут лишь немногие. Столь редким даром обладал Соколов-Микитов. Это чувство любви к природе и к людям, живущим с ней в дружбе, он умел передать и совсем юному своему читателю. Нашей дошкольной и школьной детворе давно полюбились его книжки: "Кузовок", "Домик в лесу", "Лисьи увертки"... А как живописны его рассказы об охоте: "На глухарином току", "На тяге", "Первая охота" и др. Читаешь их, и кажется, что ты сам стоишь на лесной опушке и, затаив дыхание, следишь за величественным полетом редкой птицы вальдшнепа или в ранний, предрассветный час прислушиваешься к загадочной и волшебной песне глухаря...
Писательница Ольга Форш как-то сказала: "Читаешь Микитова и ждешь: вот-вот застучит над головой дятел или выскочит зайчишка из-под стола: как это у него здорово, по-настоящему рассказано!"
Когда идет речь о мире животных и растений, то каждая строчка его пронизана мудрой простотой, счастливым сочетанием психологического рисунка образа героя. В изображении природы Соколов-Микитов, бесспорно, унаследовал и развил замечательные традиции русского искусства - искусства Левитана и Шиткина, Тургенева и Бунина.
Творчество Соколова-Микитова автобиографично, но не в том смысле, что он писал только о себе, а потому, что рассказывал всегда и обо всем как очевидец и участник тех или иных событий. Это придает его произведениям почти документальную убедительность и ту поэтическую достоверность, которые так привлекают читателя.
"Мне посчастливилось сблизиться с Иваном Сергеевичем в ранние годы его литературной работы, - вспоминает К. А. Федин. - Это было вскоре после гражданской войны. На протяжении полувека он настолько посвящал меня в свою жизнь, что мне иногда кажется - она стала моей.
Он никогда не задавался целью написать подробно свою биографию. Но он из тех редких художников, жизнь которых как бы сложила собою все, что им написано".
К а л е р и я Ж е х о в а

ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2016. №4(46)

УДК 821.161.1

РАННЕЕ ТВОРЧЕСТВО И. С. СОКОЛОВА-МИКИТОВА: ВЫХОД К «БОЛЬШОМУ РОМАНУ»

© Юлия Василевская, Надежда Косоурова

EARLY WORKS OF IVAN SOKOLOV-MIKITOV: ON HIS WAY TO "THE BIG NOVEL"

Iuliia Vasilevskaia, Nadezhda Kosourova

The article contains the results of our research on similarities in plot, style and other elements found in Ivan Sokolov-Mikitov"s short stories and short novels. To identify the images, themes and motifs, which subsequently became traditional in the work of the writer, we study the short novels "Yelenh", "Chiz-hikova Lavra", "Childhood" and the short story cycles "On the Warm Ground" and "On the Nevestnitsa River", on which the writer worked mainly in the 1920s, and continued working in the 1950s. The article identifies parallel plots, describes the motifs of searching and returning and the role of the "road" chronotope associated with them. Written in the 1920s-1930s, the short stories about wildlife and rural life are compared here with the hunting stories of the 1940s-1960s. The article points out certain commonality of major temporal dominants and diverse categories of the past and the present.

Ivan Sokolov-Mikitov"s early prose should be viewed as a single complex of texts, linked by numerous connectors: chronotopes, the system of through-motifs, the stylistic manner of the narrative, and the characters moving from one story to another. All the above mentioned features allow us to speak about these texts as some kind of drafts of a big novel, the idea of which did not leave the writer throughout his life.

Keywords: Ivan Sokolov-Mikitov, short story cycle, novel, style, chronotope.

Предметом исследования является стилевая, сюжетная и иная общность рассказов и повестей И. С. Соколова-Микитова. Для выявления образов, сюжетов и мотивов, ставших впоследствии традиционными в творчестве писателя, рассмотрены повести «Елень», «Чижикова лавра», «Детство», циклы рассказов «На теплой земле» и «На речке Невестнице», работа над которыми велась в основном в 1920-е годы, но была продолжена в 1950-е годы. Выявлены параллельные сюжеты, описываются мотивы поиска и возвращения и связанная с ними роль хронотопа дороги. Рассказы 1920-1930-х годов о природе и о деревне сопоставляются с охотничьими рассказами 1940-1960-х годов. Показана общность основных временных доминант и многообразная наполненность категорий прошлого и настоящего.

Раннюю прозу И. С. Соколова-Микитова целесообразно рассматривать как единый комплекс текстов, связанных между собой множеством «скреп»: хронотоп, система сквозных мотивов, стилевая манера повествования, персонажи, перемещающиеся из одного произведения в другое. Все это позволяет говорить об этих текстах как о своеобразных черновых вариантах для будущего романа, замысел которого не оставлял писателя всю его жизнь.

Ключевые слова: И. С. Соколов-Микитов, цикл рассказов, роман, стиль, хронотоп.

За И. С. Соколовым--Микитовым закрепилась репутация писателя, «специализирующегося» на малых прозаических жанрах. Его повести «Детство», «Елень», «Чижикова лавра» рассматривались исследователями как интересное исключение из правил и тем самым получали статус главных, «программных» произведений. Однако при внимательном изучении ранней прозы И. С. Соколова-Микитова (1920-30-е годы) становится очевидно, что повести непонимаемы без рассказов и очерков, составивших впоследствии

два цикла - «На теплой земле» и «На речке Невестнице». Да и самим автором повести никогда не рассматривались как что-то самодостаточное. С рассказами их объединяет единая система образов и персонажей, схожесть ряда сюжетных ситуаций, пространственно-временное строение.

В раннем творчестве И. С. Соколова-Микито-ва заметно тяготение к романной форме: все произведения, по сути, являются частью одного сюжета. Сюжет этот создается главным образом за счет общей топонимики, а также системы пер-

сонажей. Некоторые из них могут фигурировать в разных произведениях под разными именами, но при этом все равно остаются узнаваемыми. В одном случае такой «сквозной» персонаж поставлен в центр повествования, в другом - действует на периферии основных событий. Схожий принцип был использован Бальзаком в построении системы персонажей грандиозной «Человеческой комедии».

То, что И. С. Соколов-Микитов задумывал создать «большой роман», видно из ряда его писем. Так, например, в письме к А. Т. Твардовскому: «Мне хочется написать повесть (роман или хронику) о человеке моего поколения (быть может, самого трагического), человеке, родившемся и выросшем в „мирные времена", в годы первой мировой войны оказавшемся лобовым солдатом, прошедшим огни, воды и чугунные повороты. Над этой повестью, начатой с „тихих" времен, я и тружусь, подчас, с великой и мучительной натугой» (27 октября 1953 г.) [Соколов-Микитов, т. 4, с. 352-353]. Этого замысла он не оставлял до самого конца своих дней. В разное время, как это видно, в частности, из его переписки с издателями и писателями, характер замысла менялся: в центр повествования ставилась то тема войны и эмигрантских скитаний, то хроника жизни дореволюционной и послереволюционной деревни.

Повести «Детство», «Елень», циклы рассказов «На теплой земле», «На речке Невестнице» и собрание «записей-былиц» «На своей земле» -очевидная попытка автора выйти к большому роману, создать эпос о своей родине и о себе как об одном из людей этой земли. Помимо очевидных связей (топонимика, система персонажей, похожие сюжетные повороты и ситуации), в единое повествовательное целое эти произведения связывает общая система мотивов и хронотоп.

Схожие сюжетные ситуации, встречающиеся в «Елени», «Детстве» и двух упомянутых циклах, являются своеобразными «креплениями», ключевыми сюжетными узлами для всего будущего эпического полотна. Описание в обеих повестях экзотического и потому в чем-то сказочного облика «бывших» людей (дворян, купцов, приказчиков), либо спившихся, либо «одичавших», получает логическое продолжение и завершение в рассказах (особенно ярко в рассказе «Пыль»). Поразивший воображение рассказчика парализованный калека (повесть «Детство») «перевоплотится» в умирающую от неведомой болезни молодую девушку из рассказа «Медовое сено» (в том и в другом случае подчеркивается невероятная, нечеловеческая худоба, переводящая этих

персонажей в разряд неких «иных существ»). Избиение цыгана, обвиняемого в краже, присутствует и в повести «Елень», и в рассказе «Цыган» (в них также действует один и тот же персонаж - цыган Лекса). Единственная уцелевшая после облавы волчица - персонаж из «Елени» и рассказа «Найденов луг». И это не единственные примеры подобной «миграции» сюжетов.

В главке «Мужики» (повесть «Детство») среди прочих героев упоминается Оброська, который в рассказе «Фурсик» будет уже второстепенным действующим лицом. Дмитрий Степанович Гагарин из «Дня хозяина» описывается точь-в-точь как барин Хлудов из повести «Елень». Сюжет рассказа также имеет свой аналог в «Елени» (несчастный случай на лесной порубке, разговор с приятелем-лесником об охоте на волков).

При всей кажущейся аморфности авторского замысла можно говорить о продуманной структуре будущего романа. Вернее, о нескольких возможных структурах. В «Детстве» это воспоминания (и соответственно - точка зрения) рассказчика, в «Елени» - хронотоп, объединяющий как человеческий, так и природный миры (точка зрения автора-повествователя). Однако наиболее сложный, многокомпонентный «стержень» повествования, созданный как система сменяющих друг друга точек зрения, можно видеть в цикле «На теплой земле». Большая часть рассказов была создана в середине 1920-х годов, однако потом цикл был значительно переработан и дополнен. При этом он тесно связан с другим циклом, над которым И. С. Соколов-Микитов работал в эти же годы, - «На речке Невестнице». Изначально оба цикла были обычными сборниками. На это указывает, в частности, подвижность их структуры: рассказы часто «переезжали» из одной подборки в другую и не имели внутри сборника определенного, закрепленного за ними места.

Впоследствии редактирование этих сборников шло именно в сторону цикла. Особенно сильны циклообразующие связи в сборнике «На теплой земле». Мотив встречи и мотив возвращения, актуальные для ранней прозы И. С. Со-колова-Микитова, реализуются здесь через хронотоп дороги. Именно он становится одной из определяющих примет потенциального романного замысла. Как писал М. М. Бахтин, именно для романа характерно «слияние жизненного пути человека (в его основных переломных моментах) с его реальным пространственным путем-дорогой, то есть со странствованиями» [Бахтин, с. 375].

Дорога играет важную роль как минимум в пяти рассказах цикла из девяти. Путешествие-

возвращение (изображаемое пока как мысленное) начинается уже в первом рассказе - «На теплой земле». Описание дороги связано с лучшими детскими воспоминаниями:

По крепко накатанной, обмытой теплым дождем лесной мягкой дороге бесшумно катятся дрожки. Подобрав ноги, я сижу за спиной отца. Рядом, блестя обмытою железною шиной, весело вертится колесо [Соколов-Микитов, т. 1, с. 225].

Вариацией образа дороги становится образ реки (ручья), и в этом случае передвижение происходит не в пространстве, а во времени (из настоящего - в прошлое). Такое «путешествие» зачастую связано с еще одним важным для ранней прозы И. С. Соколова-Микитова мотивом земли обетованной (особенно ярко заявлен в повести «Детство» - глава «Плотик»).

В отечественном литературоведении неоднократно подчеркивалась фольклорная основа хронотопа дороги: «Выход из родного дома на дорогу с возвращением на родину - обычно возрастные этапы жизни (выходит юноша, возвращается муж)» [Бахтин, с. 375]. Так, в рассказе «Пыль» главный герой, «бывший» помещик Алмазов, вновь посещает родные места, покинуть которые ему пришлось еще ребенком. Значительное внимание автор здесь уделяет описанию изменившейся, обновленной (не всегда в хорошем смысле) деревни. Но в письме «милому другу» Алмазов подчеркивает неизменность главного - неба над его малой родиной и реки, на берегу которой он мгновенно вспоминает свое детство. Композиционно дорога (и соотносимая с ней река) становится в рассказе «Пыль» осью, на которую нанизывается новый, преображающий героя опыт.

Пыль дорог становится во многих ранних рассказах И. С. Соколова-Микитова одним из важных сквозных мотивов (о сквозных мотивах в ранней прозе И. С. Соколова-Микитова см. подр.: [Громова]). Упомянутый выше рассказ не исключение. Описанием пыльной дороги начинается история возвращения Алмазова; ветром, гонящим пыль вслед уходящему герою, рассказ завершается. Этот же мотив присутствует в рассказе «Слепцы», композиция которого построена по схожему принципу: появление героев из ниоткуда и их последующий уход куда-то в даль. Но здесь герои сами становятся источником преображающего опыта для пригласившего их «одинокого человека», почувствовавшего притягательную загадку любви незрячих.

Второй важный сквозной мотив, связанный в рассказах И. С. Соколова-Микитова с хронотопом дороги, - это мотив поиска земли обетованной. В рассказе «Медовое сено» мечта уехать «в

Сибирь есть белые пироги с вареньем» - легенда в легенде, предание, о котором в деревне «люди помнят». О земле обетованной говорится и в рассказе «Камчатка». В рассказе «На пнях» такое путешествие-поиск - удел крестьянина, оторванного от родной земли (««Живет он хозяйством, но землю не любит» [Соколов-Микитов, т. 1, с. 354]). Деревенские жители охотно верят в беспочвенные слухи:

Стало слышно, что <...> собирается на Кубань пол-уезда, что земли там отдаются задаром, <...> что чернозем там как масло... [Там же].

Эта тяга к легкой и сытой жизни объясняется автором не столько войной и разрухой в стране, сколько существующей у русского человека определенной душевной склонностью, характерным воплощением которой становится и alter ego автора - герой-охотник. Такой тип характера можно обозначить словосочетанием «простая душа» («...под внешней деловитостью Павла, под его умением чесануть язык скрывается детская, простая душа, <... > трудолюбие его больше напускное...» («На пнях»)). Интересную роль такого героя в ранних и поздних рассказах писателя еще предстоит исследовать.

В «Морских рассказах» образ земли обетованной имеет не только пространственную, но и временную протяженность. И здесь, и в мемуарных книгах последних лет жизни писателя он воплощается в чудесных детских годах, проведенных на Смоленщине.

В повести «Чижикова лавра» мотив поиска земли обетованной будет дополнен еще одним -мотивом изгнания из рая.

В особых случаях земля обетованная получает и реальное воплощение. Так, ее преддверием в ряде произведений И. С. Соколова-Микитова становится лес. Хронотоп леса как чудесного, иного мира довольно часто сочетается с хронотопом дороги, представленным в их традиционной сказочной функции - как инициация героя, поиск и прохождение границы между миром зримым и незримым. Особенно ярко это видно в рассказе «На светлых озерах» и его позднейшей переработке - «По сорочьему царству».

Хронотоп дороги, создающий общий «стержень» цикла, а также постоянное обращение повествователя (или рассказчика) к прошлому выражаются через различные формы глагола «видеть» и схожих с ним по значению (««... сейчас гляжу на небо, в котором совсем нетрожно -как и тогда - висит ястреб» [Там же, с. 244]; «И теперь можно видеть эти высокие городища...» [Там же, с. 293]; «Мы наблюдаем, как надвига-

ется с запада...» [Там же, с. 305]; «Я иду лесом и смотрю на деревья, стоящие передо мною» [Там же, с. 331]), а также глаголов, обозначающих передвижение персонажа в пространстве («идти», «шагать», «ехать», «бежать» и др.). В предложениях с инверсией эти слова получают особое логическое ударение, тем самым смещая внимание читателя более к действию, чем к описанию. При этом «видеть» в контексте ряда рассказов означает еще и «вспоминать»:

Скромная природа тех мест, где я провел первые годы моей сознательной жизни, не блистала пышною красотою. <...> Видишь кольцо леса, дальнюю церковку, поля, исполосованные жалкими нивами, на которых копошится деревенский люд. <...> Я вижу родные поля, лес, пыльный, извивно бегущий в полях проселок [Там же, с. 222].

Обычное время повествования в подавляющем большинстве рассказов (где действие отнесено к далеким временам или основано на воспоминаниях) - прошедшее. Однако в рассказе «Ава», в котором описывается история, случившаяся еще до революции, в экспозиции используется принципиально иная система времен. Глагольные формы настоящего времени здесь маркируют не настоящее, а прошлое, а формы прошедшего времени, напротив, указывают на сегодняшний день как на «отправную точку» повествования. Так, например, о том, далеком времени (время рассказа):

Город невелик, очень зелен, древен и древян; зимами голубые сверкающие сугробы на отдаленных и тихих улицах лежат нетрожно... [Там же, с. 245].

С точки зрения рассказчика (время повествователя):

В прежние времена славен был город крепким житьем-бытьем... [Там же].

Рассказы о деревне, морские и охотничьи рассказы объединяет выраженность как календарного, так и событийного времени. Большинство произведений 1920-30-х годов содержит в экспозиции лексические единицы с темпоральной семантикой. Традиционно указание времени года («жарким летом», «осенью», «зимой» - не просто временные маркеры в экспозиции, а первые слова в нескольких произведениях из цикла «На теплой земле»), нередко встречается ссылка на народный календарь («Слепцы», «Тихий вечер» и др.). Исключение составляют «Морские рассказы», где практически нет примет календарного времени, а экспозиция традиционно представляет героев произведения и / или место

действия, но не время. Можно предположить, что категория времени имела для писателя большее значение на родной земле, так как во многих рассказах он умозрительно возвращается в те места, где все известно и предсказуемо. Это подтверждает творчество 1940-60-х годов. Создавая новые произведения о природе, охоте и животных, а также редактируя более ранние тексты, Соколов-Микитов все точнее использует темпоральную семантику, указывая во многих случаях не только время года, но и месяц, а то и конкретный момент дня. В произведениях с действующим автобиографическим рассказчиком, будь то охотник, или деревенский житель, или ребенок, конечно, преобладает тип биографического времени. Временные маркеры чаще всего сопровождаются указанием на прямое отношение рассказчика к описываемым событиям. В четырнадцати из двадцати произведений из цикла «Рассказы охотника» экспозиция строится по принципу: «когда это было / бывает и что я видел / чувствовал / узнал». Здесь проявляется идея времени как цикла, вечного повторения - близость с природой подчеркивается сменой времен года и цикличным народным календарем.

Прошлое и настоящее - главные временные доминанты в творчестве Соколова-Микитова. В нескольких рассказах из цикла «На теплой земле» автор самостоятельно проставляет эти доминанты, выделяя курсивом понятие «тогда». Тогда - это время и место, в котором пересекаются почти реальные ощущения взрослого, пожившего человека, когда он вспоминает давно ушедшие времена. То, что было тогда, существует всегда, хотя и противопоставлено некой неявной категории теперь. В ряде произведений автор использует прием противопоставления «людей прошлого» и «новых людей» («День хозяина», «Дударь», «Сын» и др.), не вставая явно ни на одну сторону.

Внутри цикла «На теплой земле» сочетаются две повествовательные манеры. Их можно условно обозначить как «реалистическая» и «сен-тименталистская». Первая отличается относительной простотой изложения мысли. Как правило, фиксируется только смена действий или картин:

Волчица пошла вдоль притуло и осторожно. Так она вышла в поросшую ольхой лощину, на занесенную снегом лесную речку и остановилась. Выбежал из лесу, завязая в снегу, заяц. И тут она впервые в жизни увидела человека. Он стоял в снегу, прикрытый стволом старой елки, и глядел на зайца [Там же, с. 313] («Найденов луг»).

В ряде случаев автор прибегает к перечислительным конструкциям, причастным и деепричастным оборотам, которые либо «сопровождают» одно повторяющееся действие (например, так построена экспозиция в рассказе «Слепцы»: появление слепых на ярмарке («бродили», «поднимались мимо», «проходили», «брели») погружено в детализированное описание торга, гомонящих покупателей и продавцов), либо характеризуют какой-либо объект или персонажа (описание Об-роськиной избенки в рассказе «Сын» или старинных дворянских усадеб в рассказе «Курганы»). Однако при всем при этом цель повествования - дать реалистичное описание.

Повествователь в этом случае избегает указаний на свое отношение к рассказываемому, «передоверяя» это персонажам. Так, размышления о трогательности любви слепых людей в финале «Слепцов» принадлежат «одинокому человеку, занимавшемуся собиранием песен и местной старины», хотя эти мысли явно отражают авторскую позицию. Фраза, в рассказе «Сын» ярко характеризующая Оброську («Ну и живет, прости господи, человечек!»), принадлежит «всякому мало-мальски приметливому человеку», но при этом опять-таки является в том числе и авторской оценкой персонажа.

Сентименталистская манера повествования обычно маркирует значимые моменты рассказа. Она складывается из особой, доверительной, исповедальной манеры обращения к некоему слушателю («Мой милый друг! Мне хочется описать мое путешествие, быть может, самое трогательное в моей жизни» [Там же, с. 334]), обилия риторических вопросов и восклицаний («Как и когда родилась моя страсть к путешествиям, любовь к природе, к своей земле?» [Там же, с. 221]; «Как чуждо и глухо звучит по лесу мой выстрел и как по-человечьему притихает лес!» [Там же, с. 332]), а также сентименталист-ских литературных клише. На таких клише построено повествование в рассказе «Фурсик». Деревенский меринок чувствует и мыслит как герой сентиментальных романов:

Всегдашнее одиночество (даже в конюшне держался он особливо) развило в нем способность наблюдательности и спокойную молчаливость;

Он не знал любви, а способности любить лишили его очень рано. Эта жестокая минута решила его судьбу;

В схожих выражениях ведется разговор с читателем в рассказах «На теплой земле» и «Свидание с детством». Показательно, что цикл начи-

нается сентиментальным «зачином» и заканчивается в той же повествовательной тональности.

Лирически-исповедальное обращение к читателю (реже - персонажу) присутствует и в «реалистических» рассказах И. С. Соколова-Микито-ва «Пыль», «Дороги», «Курганы», «Дударь», «Слепцы» (обычно - в финале). На таком же сочетании реалистической и сентименталистской манеры построено повествование в «Елени». Повесть «Детство» в полной мере не понимаема без знания канонов литературы русского сентиментализма.

Стилистика цикла «На теплой земле» характерна в целом для всех рассказов и повестей, созданных И. С. Соколовым-Микитовым в этот период. Лирическая интонация создается в основном за счет инверсионных конструкций (часто - сказуемое перед подлежащим): «Вижу себя на берегу реки»; «Белые, золотые, синие, качаются над головой цветы»; «Бывалого человека, меня и теперь радостно волнуют...» [Там же, с. 219]. Зачастую они становятся «зачином» рассказа или нового сюжетного поворота (развития новой мысли). Так, в рассказе «На теплой земле», повествование в котором идет от первого лица, около половины предложений - с инверсионной структурой. То же соотношение присутствует, например, в рассказе, где повествование ведется уже от третьего лица, - «Слепцы». В других рассказах цикла количество предложений с инверсией может снижаться, но соотношение значительно не изменяется.

Инверсионные конструкции выполняют также другую роль: они являются частью сказовой манеры повествования, присутствующей в ряде рассказов. Особенно последовательно она вводится автором в «Медовом сене»:

Жарким летом, в сенокос <...>, померла на деревне нашей девка Тонька, вдовы Глухой Марьи дочь [Там же, с. 284].

Отметим, что этот рассказ (как и рассказ «Найденов луг») не только является безусловной «вершиной» цикла, но особенно выделяется введением в повествование чужой точки зрения, через которую показывается и с помощью которой осмысляется происходящее, - прием, к которому И. С. Соколов-Микитов прибегал нечасто. В «Медовом сене» - это точка зрения необразованного крестьянина, чья речь изобилует просторечными словами и выражениями; в рассказе «Найденов луг» используется прием отстранения - показ мира глазами волчьей стаи.

В более поздних циклах И. С. Соколов-Микитов будет постепенно отходить от ранней

лирически-исповедальной интонации, которая сменится газетно-публицистической в циклах очерков «Путь корабля» и «Спасение корабля», хотя художественные достижения циклов «На теплой земле» и «На речке Невестнице» найдут применение в описании экзотических для русского человека мест (сборники «Морские рассказы», «Белые берега»).

Творческий метод ранней прозы И. С. Соко-лова-Микитова строится на реалистической и сентименталистской манере повествования, а главными временными доминантами стали для его рассказов прошлое и настоящее. Сквозная для ряда ранних произведений И. С. Соколова-Микитова система персонажей, образов и мотивов, хронотоп дороги, стиль повествования, отбор изобразительно-выразительных средств позволяют рассматривать весь этот корпус текстов как своеобразную творческую лабораторию, в которой создавался замысел «большого романа», к сожалению, неосуществленного.

Материал подготовлен в рамках исследовательского проекта №16-34-01071 при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда.

Список литературы

Бахтин М. М. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Теория романа (1930-1961 гг.). М: Языки славянских культур, 2012. 880 с.

Василевская Юлия Леонидовна,

кандидат филологических наук, доцент,

Тверской государственный университет, 170100, Россия, Тверь, Желябова, 33.

[email protected]

Косоурова Надежда Романовна,

кандидат филологических наук,

старший преподаватель,

Тверской государственный университет,

170100, Россия, Тверь,

Желябова, 33.

[email protected]

Громова П. С. Жанровые особенности произведений И. С. Соколова-Микитова: к постановке проблемы // Высшая школа. 2016. № 19. С. 33-35.

Соколов-Микитов И. С. Собрание сочинений: в 4-х томах. Л.: Художественная литература, 1985. Т. 1. 528 с.

Соколов-Микитов И. С. Собрание сочинений: в 4-х томах. Л.: Художественная литература, 1987. Т. 4. 448 с.

Bakhtin, M. M. (2012). Sobranie sochinenii v semi tomakh. Tom 3. Teoriia romana (1930-1961 gg.) . 880 p. Moscow, Iazyki slavi-anskikh kul"tur. (In Russian)

Gromova, P. S. (2016). Zhanrovye osobennosti proiz-vedenii I.S. Sokolova-Mikitova: k postanovke problemy . Vysshaia shkola. No. 19, pp. 33-35. (In Russian)

Sokolov-Mikitov, I. S. (1985). Sobranie sochinenii: v 4-kh tomakh. . 528 p. Leningrad, Khudozhestvennaia literatura. (In Russian)

Sokolov-Mikitov, I. S. (1987). Sobranie sochinenii: v 4-kh tomakh. . 448 p. Leningrad, Khudozhestvennaia literatura. (In Russian)

The article was submitted on 06.11.2016 Поступила в редакцию 06.11.2016

Vasilevskaia Iuliia Leonidovna,

Ph.D. in Philology,

Associate Professor,

Tver State University,

33 Zheliabov Str.,

[email protected]

Kosourova Nadezhda Romanovna,

Ph.D. in Philology,

Assistant Professor,

Tver State University,

33 Zheliabov Str.,

Tver, 170100, Russian Federation.